Вольфганг Амадей. Моцарт - [107]

Не знающий снисхождения Командор настаивает на своём «Pentiti, sederato!» («Смири свой дух, нечестивец!»), а в ответ слышит только непреклонное «No!» («Никогда»).

Здесь Дон-Жуан вырастает до гигантских размеров, здесь легкомысленный совратитель становится прообразом ненасытно-чувственного любовного влечения, необоримого стремления к жизни. Он слышит из уст Командора проникновенно-простые и страшные в своей безысходности слова: «Ah tempo piu non v’e!» («Уж близок Божий суд!»). Командор размыкает железное рукопожатие, отпуская строптивца, и пропадает.

Дон-Жуана впервые охватывает отчаяние, он ощущает шевеление совести, смешанное с обыкновенным страхом, перед его воспалённым воображением разверзаются адские пропасти немыслимой глубины, ему слышатся мрачные голоса духов смерти, в жилах дико бурлит кровь, а буря, гром и молнии, словно подчёркивающие ужас происходящего, до предела обостряют его муки.

И вот он сам падает замертво, и крыша дома над ним обрушивается. А дрожащий от страха и стенающий Лепорелло спасается бегством.

Моцарт создаёт эту грандиозную финальную сцену в состоянии крайнего возбуждения и самозабвения. Он едва ощущает гусиное перо в своей руке — оно словно само по себе, влекомое неведомой силой, бежит по бумаге. Но когда появляются чёрные нотные головки заключительных аккордов, царственно-мужественных, неслыханное напряжение, в котором он пребывал несколько часов подряд, собрав всю свою волю в кулак, сменяется полнейшим измождением, он вот-вот потеряет сознание...

Когда Бабетта ранним утром заходит в комнату Моцарта, он спит за столом, уронив голову на скрещённые руки. Она бежит за отцом, и тот пытается разбудить спящего, нашёптывая ему что-то на ухо. Ничего не выходит. Тогда он мягко треплет его по плечу. Вольфганг Амадей поднимает голову и непонимающе смотрит на возмутителя спокойствия, который обеспокоенно говорит:

   — Маэстро! Господин Моцарт! Вы так бледны... у вас такой усталый вид... Позвольте, я провожу вас в спальню?

Моцарт качает головой и абсолютно безучастно произносит:

   — Кофе... крепкий кофе... И велите заложить коляску.

Голова его валится набок, на плечо, и он снова засыпает. Отец с дочерью выходят из кабинета на цыпочках. В коридоре отец шепчет, пожимая плечами:

   — Я думаю, он перетрудился! Странный он человек...

VIII

Начинаются репетиции «Дон-Жуана». Моцарт сдал Бондини партитуру к сроку, если не считать увертюры. Разучивание оперы, которой будет дирижировать сам автор, идёт не совсем гладко. Труппа здесь не столь многоопытная, как в Вене, и некоторые сцены приходится повторять несколько раз. Пока они не устроят композитора. Например, как госпожа Бондини ни старается, у неё никак не выходит в финале первого акта зов Церлины о помощи. Моцарт покидает дирижёрский пульт, пробирается на сцену, незаметно подкрадывается к певице и так крепко обхватывает её сзади, что она испускает испуганный вопль.

— Вот! Примерно так! — радуется он.

В другой раз Басси, исполнитель роли Дон-Жуана, долго и нудно жалуется, что в первом акте у него, помимо «арии с шампанским», нет ни одного стоящего сольного номера; Моцарту приходится уступить и трижды переписать дуэт своего героя с Церлиной, пока он не получает одобрения Басси. Особые трудности у него с Миселли в роли Эльвиры, она никак не может попасть в нужную итальянскую произносительную норму. Он не успокаивается, пока певица, и без того раздосадованная его постоянными поучениями, не справляется с артикуляцией так, как ему хочется слышать.

С исполнителями одни трудности, с оркестрантами — другие. Ни с того ни с сего тромбонисты объявляют ему, что не смогут «выдуть» то место, где Командор предостерегает подлого совратителя; приходится Моцарту, чтобы выдержать эту сцену в мрачных тонах, переписать их партии для деревянных инструментов.

Вообще-то Моцарт не имеет оснований жаловаться ни на певцов и певиц, ни на оркестрантов — они делают, что могут. Но всё же от композитора, режиссёра и приехавшего из Вены либреттиста требуется немало терпения и сил, чтобы объяснить им все тонкости сценического поведения, потому что артисты столкнулись с трудностями, совершенно незнакомыми для них. Бондини сокрушается: «Дон-Жуана» никак нельзя давать в назначенный день, то есть к приезду молодой высококняжеской четы. Необходимо отложить премьеру хотя бы на две недели. И в тот самый торжественный вечер Моцарт вместо «Дон-Жуана» дирижирует своим «Фигаро».

Двадцать восьмого октября генеральная репетиций, несмотря ни на что, проходит успешно — Да Понте к тому времени возвращается в Вену, чтобы присутствовать на репетициях оперы Сальери «Аксур», — и даже декорации получают одобрение. Перед самым её началом Бондини подводит к Моцарту пожилого господина высокого роста и представляет ему месье Джакомо Казанову, шевалье де Сентгальта, дворцового библиотекаря рейхсграфа Йозефа фон Вальдштайна. Тот отдаёт Моцарту суховатый почтительный поклон и говорит по-французски:

   — Я приехал из своего деревенского заточения в Прагу, ибо возможность побывать на премьере оперы, содержание которой меня живо интересует, показалось мне очень заманчивой. Тем более что либретто написал мой земляк Да Понте. Позволите ли вы мне, месье, присутствовать и на генеральной репетиции?