Волчья жизнь, волчьи законы... - [40]

Всем остальным было глубоко наплевать. Их одолевало только любопытство, сломается или нет. Жалости не было.

Но Дробышев не сломался. Он лежал на полу, корчась от боли, но пощады не просил.

– Хватит! – встав с койки, потребовал сержант Ржавин. – Всё, Рыжий, остынь! – сказал он, подойдя, и взял Рыжего крепко за локоть.

Куриленко, весь красный и взмыленный, отошёл в сторону. По щекам и по шее его струился пот. «Дед» тяжело опустился на койку. Он был зол: ему не удалось сломать Дробышева. А во второй раз проверку на «твёрдость» проводить не полагалось. Он упустил свой единственный шанс. И сейчас это больше всего угнетало Рыжего.

Через десять минут рота, как ни в чём не бывало, занималась своими делами. Куриленко, отдышавшись, раздражённо позвал Вербина, швырнув свою афганку на пол, сухо приказал:

– Бебик, постирать!

– Я не буду!

– Шо? Сука, ты шо сказал? – Рыжий ударом кулака сшиб Вербина с ног, двинул носком сапога под живот. – Стирай, сука, и не ломайся, как целка! Кто хоть раз зачмырился, тот уже никогда не поднимется!

С искаженным от боли лицом, Вербин поднялся с пола, взял афганку Рыжего и ушёл в умывальник. Там он положил афганку в раковину, открыл кран и стал в дверях. Он смотрел, не идёт ли сюда Куриленко. Но Рыжего в коридоре БАТО не было.

Вербин раза два брезгливо теранул афганку одёжной щёткой, слегка намылил, смыл пену под холодной водой, выжал и повесил в сушилку.

– Всё! – сказал он, вернувшись в кубрик.

– Молодец! – похвалил его Рыжий. Он сидел с Кимом за доской шашек.

Дробышев стоял в коридоре на лестнице, как рыба, выброшенная волной на берег, с трудом хватая воздух.

К нему пошёл Вдовцов.

– Молоток, Серёга! Ты выдержал. Больше он тебя трогать не будет. Дай, пять!

Дробышев протянул руку. Вдовцов, обняв своей широкой лапой руку товарища, крепко пожал. Дружески потрепал за шею и оттолкнул.

– Молоток, братуха! Так держать!

Он от всего сердца был рад за сослуживца, что тот сегодня не сломался.

Сергей прочитал это чувство в его серых сияющих глазах и был благодарен Вдовцову за это.

Когда Вдовцов ушёл в батальон, Сергей спустился на улицу.

Ему хотелось сейчас побыть наедине. Привести в порядок растрёпанные мысли. Он с ненавистью думал сейчас о Рыжем. В воспалённом воображении рисовал сладостные картины расправы. «Сука, устроить бы тебе казнь, как в Древнем Китае. Привязать тебе на пузе чашу, а в неё сунуть крысу, некормленую в течение недели. О, с какими удовольствием я смотрел бы на твои страдания! О, как бы я наслаждался!» – злорадно думал Сергей и мысленно бил каблуком сапога Рыжего по зубам. – «Сука, что за дебильные порядки в этой долбанной армии! Я этим гнусным подонкам, – так думал Дробышев о «дедах», – должен отдавать свою зарплату. А старшина… тоже гусь… на мыльные принадлежности деньги заныкал… Сука! Гадина! Ненавижу!»

Между тем, Арбузов, стоя в туалете, рассказал о Дробышеве «гусям» из других рот.

На что Бардо, закурив и медленно и важно выпустив в потолок кольцо дыма, сказал:

– Что ж… поживём-увидим. Мне, кажется, он ещё зачмыриться. Я лично это дело под свой контроль возьму.

– А я тебе в этом помогу, – сказал мрачный Стиф. Этот солдат очень редко улыбался.

Стиф был одного с Бардо призыва. Они оба родом были из Мариуполя и на «гражданке» «сидели на игле». Стиф, Бардо и Арбузов были из тех людей, которые уважают только силу. Грубую, тупую физическую силу. Втроём они «чмырили» в карантине Вербина и других, слабых духом, солдат. И сейчас здесь, в БАТО, они старались держаться вместе. Кроме Бардо и Стифа, мариупольских «гусей» в дивизии было человек двадцать. И через одного они были либо наркоманы, либо алкоголики.

Глава 18

Вечером сержант Ржавин позвал Арбузова и Вдовцова, дал им денег и велел сгонять за «синькой». Так на солдатском жаргоне называлась выпивка.

Вдовцов и Арбузов, взяв с собой Дробышева, надели шинели и шапки, вышли из казармы.

На улице шёл снег.

Дважды обогнули здание казармы. Пошли по асфальтированной дорожке, по которой утром бегали на зарядке. Справой стороны от них темнело мрачновато-серое здание казармы. Слева – в синих сумерках грязно белела солдатская столовая, за ней, за голыми берёзами, виднелась санчасть. Перед столовой широко раскинулся плац. За спортивными снарядами – турниками и брусьями располагалась офицерская столовая, где, в основном, питались лётчики и техники, а также руководство полков и дивизии.

«Гуси» прошли вдоль части, за вещевым складом по разрушенной кирпичной стене взобрались на забор, спустились на тянувшиеся вдоль стены трубы теплотрассы, спрыгнули на землю. Петляя дворами, направились к дому, где жила тётя Аня.

Эту женщину знала вся округа. Муж тётя Ани работал на спиртзаводе. А сама тетя Аня торговала «палёной» водкой. Об этой «точке» прекрасно знали в территориальном ОВД, но тётя Аня исправно платила участковому, а тот в свою очередь начальнику МОБ, и потому её никто не трогал. Её клиентами были местная пьянь и солдатня. Впрочем, иногда, её «палёной» продукцией не брезговали и офицеры. Особенно ночью, когда хотелось «догнаться», а магазины были закрыты и водки, кроме, как у тёти Ани, негде было купить.