Волчья яма - [9]

— Мне? Ничего.

— Плохо. Значит, у тебя глухая психика.

— Оглохла...

— Может, оглохла, а может, такой родилась, — решил бомж, поворачиваясь на другой бок. — Черт возьми, что-то в груди стало болеть. Но все же скажи мне, почему ты вляпался в зону? Что, больше некуда было?

— Значит, некуда.

— А что родители? Или они не знают?

— Некому знать.

— Понятно. Значит, сирота. Угадал?

— Ну.

— А что на хвосте? Политика? Бытовуха?

Что у него на хвосте, солдат сам толком не знал, суда над ним не было, с прокурором не встречался. И он ответил просто:

— Одного гада пырнул.

— Это хуже... До смерти?

До смерти или нет, также не знал. Тогда казалось — да, теперь начал сомневаться. Вдруг окажется, что не до смерти, что Дробышев выжил и его не присудили бы к вышке... Но что же тогда получается? — думал солдат. Получается, что он напрасно сбежал из полка и вскочил в зону. От этих безотрадных мыслей у парня голова шла кругом... Правда, бомж, спасибо ему, более не стал лезть в душу, расспрашивать о подробностях. Возможно, посочувствовал и на правах старшего пустился в нравоучения.

— Знаешь, в Евангелии сказано: не убий. Думаешь, почему так сказано, что им, врага твоего жалко? Тебя жаль, того, кто убивает. Даже если и есть за что. Думаешь, ты его убиваешь? Э, нет — себя убиваешь! Пуля, она ведь поражает двоих. Одного — прямо, а другого погодя, рикошетом. Вот в чем суть. Я уже нагляделся. Одному в Минске жена изменила. Горячий был, молодой. Ну и укокошил ее заодно с ее полюбовником, кстати. И все так обставил, что следствие зашло в тупик. Мол, пошли и пропали, может, куда уехали. И что думаешь: ему легче стало? Дудки! Высох весь, исхудал, рак подключился. В коридоре под лестницей повесился. Без суда и следствия.

— Ну конечно, — согласился солдат. — У Достоевского так же — «Преступление и наказание»...

— Достоевский что! Достоевскому и не снилось, что у нас творится. Сын отца убивает. Отец дочку малолетнюю насилует. А ты — Достоевский...

— Так что же тогда — делай что хочешь? Есть такие, они все могут.

— Да, могут. На все способны. Но их способом против них нельзя. Ни за что нельзя.

— Каким же тогда способом можно?

— А против них нету способов, — глубокомысленно закончил бомж.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Они сами себя прикончат. Рано или поздно. Как пауки в банке. Если в банку к паукам бросить, например, шмеля, они все набросятся на него и прикончат в один момент. А если их там не трогать, подождать — сами себя сожрут. Потому что никого не жрать они не умеют. Точно! Наукой доказано, — видимо, довольный своим ответом, бомж хитровато засмеялся.

Солдат молчал, ковырял прутиком в песке.

— Убийство — двойная беда. Даже если и не поймают, не засудят. Тебя же, наверно, ловили?

— Не знаю, — пожал плечами солдат. — Может, и сейчас ловят.

— Ну тогда тебе нельзя отсюда высовываться. Тут еще, может, и пересидишь.

— Чего же я тут дождусь?

— А знаешь, все может быть. Власть переменится или там амнистия. У нас же все меняется. Или путч новый. Или еще где реактор рванет, — бомж опять засмеялся.

— А радиация? — поднял голову солдат.

— Вот я и говорю: если раньше радиация не скрутит. Она коварная сука, подбирается на кошачьих лапках, а хватает, как тигр.

— Откуда вы знаете?

— Знаю, — уклончиво ответил бомж. — По себе чувствую.

Такой поворот разговора задел солдата, и он молча поднялся. Пошел берегом, рассеянно поглядывая на реку, будто река могла утешить. Было обидно за свою злосчастную долю — и почему ему досталась такая? Почему он попал к этому гаду Дробышеву, а не к какому-нибудь другому сержанту? И мало ему было беды в полку, так еще влез в эту зону. Наверно, она действительно страшная, напрасно некоторые в это не верят. Но тех, кто с ней столкнулся, уже не обманешь. А вот он обманулся. Хотя куда ему было деваться после всего, что он натворил и что сотворили с ним? Может, стоило прихватить оружие? Но вот бомж говорит про рикошеты. Пожалуй, хватит ему и одного рикошета, который, кажется, уже поразил его.

Многое в собственной судьбе солдата казалось ему нелепым, а то и вовсе скверным. Из людей, встреченных им на его пути, редко кто вызывал уважение. К бомжу он с особенным вниманием прислушивался с первого дня — все-таки нечасто ему приходилось встречать таких людей. Но скоро понял, что во всем разные они люди. Способ существования бомжа и некоторые его суждения иногда смущали солдата, привыкшего с детства внимать словам старших. В их словах и поступках парню всегда хотелось видеть прежде всего ясность и определенность — качества, которых, наверно, недоставало самому. Но не всегда он находил их и у старших. Начиная от мелких передряг и кончая вселенской катастрофой, какой явился Чернобыль.

Вот и бомж говорит о радиации то так, то этак. То она для него не угроза, то что-то уже чувствует. Хотя в определенном смысле он, пожалуй, и прав: даже наука не может разобраться в степени ядерной опасности. Одни ученые устанавливают одни нормы, а другие — иные. А вот им приходится все испытывать на себе. Они, словно мыши из никому не нужной лаборатории, неплановые жертвы науки. Заодно и техники. И оборонки — тоже. Солдат нигде не читал, но ему приходилось слышать, что причина катастрофы — все-таки в оборонке. Для ракет нужен был обогащенный плутоний, вот оборонщики и гнали. Техника не выдержала. Техника отстала от требований оборонки, а оборонка не выдержала давления политики. Люди же, похоже, должны все выдержать. А кто не выдержит и загнется, так это его личное дело.