Волчья сотня - [11]

– Ну ладно, мы договорились: я не буду вмешиваться в ваши дела, а вы поможете мне кое-что прояснить с полковником. Значит, влюблен без памяти, страшно ревнует, но не требует, как бы это поделикатнее выразиться, немедленного доказательства вашей взаимности?

– Послушайте, – от возмущения она даже привстала с места, – соблюдайте же приличия!

– Значит, я прав, – удовлетворенно констатировал Борис, – и не нужно делать такое лицо. А теперь скажите, Софи, только честно: вас не удивляет его поведение? Этакая нарочитость: романтическая страсть, любовь к прекрасной даме, платочек на память он у вас не просил?

Она молчала, отвернувшись.

– Прямо роман Вальтер Скотта получается, – ничуть не смущаясь, продолжал Борис. – И не пытайтесь убедить меня, что вы этого не замечали. Вы женщина умная и наблюдательная. Значит: либо вы с полковником договорились и ведете здесь какую-то свою игру, либо…

– Уверяю вас, что никакой игры мы с ним не ведем и он действительно меня обожает: уж в таких вещах мы, женщины, ошибиться не можем! И что-то он болтал о какой-то причине, но я, признаться, не придала значения…

– Дорогая моя, – Борис поднялся, – дайте мне слово, что вы не сбежите и будете мне помогать.

– Мне просто некуда идти! – Она пожала плечами.

– А я со своей стороны не собираюсь сдавать вас контрразведке.

– Как я могу вам верить?! – воскликнула она.

– Так же, как и я вам, – любезно напомнил Борис. – А теперь позвольте мне удалиться тем же путем – через окно, нужно беречь вашу репутацию. Хотя, признаться, мне этого совсем не хочется. И чтобы насолить надутому полковнику. – Борис неожиданно схватил стоящую перед ним даму за плечи и крепко поцеловал в губы.

Поцелуй оказался длиннее, чем он рассчитывал, и он подумал даже, что если проявит настойчивость и желание остаться, то она не будет против. Но неудобно было перед Саенко, да и рискованно, и Борис с сожалением отказался от этой мысли.

Опять в голове всплыли мушкетеры, и вот уже под ногами земля, и Саенко сердито шепчет, что больно уж долго их благородие разговоры разговаривали.

– Ничего, брат Саенко, – Борис весело хлопнул его по плечу, – а ты вот погоди только полковнику Горецкому про это говорить, я сам потом расскажу.

По дороге Борис вспомнил, что обещал зайти на квартиру к Алымову, и с сожалением повернул в сторону от дома.

Петр тихонько окликнул его из раскрытого окна. В комнате было темно, только мерцал огонек папиросы.

– Я уж думал, что ты спишь. – Чтобы не будить хозяев, Борис влез прямо в окно, такой способ стал для него привычным.

– Поздненько возвращаешься от дамы, – усмехнулся Алымов.

– Ты ревнуешь, прямо как полковник Азаров, – рассмеялся Борис.

– Ничуть я не ревную, – с какой-то злобой ответил Петр, – я женщинами вообще не интересуюсь.

– Что так? – удивился Борис. – Ты всего на два года старше меня, природа своего требует…

– Противно все, – процедил Алымов, – война все перевернула с ног на голову, жизнь рушится, а сегодня в ресторане дамы в бриллиантах сидят как ни в чем не бывало. Делают вид, что ничего не случилось, что им весело, как прежде. И ведь притворяются все! Ведь нельзя забыть, что случилось. А так пир во время чумы какой-то получается. А тогда зачем приличия соблюдать? Делай что хочешь!

– Многие так и делают…

– Вот именно. Я и говорю, что все противно.

– На фронте тебе легче? – осторожно спросил Борис.

– На фронте… – Алымов сердито затянулся потухшей папиросой. – Красные после каждого поражения устраивают децимации, то есть каждого десятого – к расстрелу.

– Я знаю, – кивнул Борис.

– Ты знаешь, а я видел! – крикнул Алымов. – В Добрармии этого не делают, якобы должны драться за идею. Какую только, непонятно.

– М-да, еще офицеры – понятно, а за какую идею воюют солдаты?

– Сказать тебе? – зло прошипел Алымов. – Весной только бой кончился, стояли мы возле Серпуховской. И вот подъезжает ко мне ротмистр и говорит, чтобы я дал своих, с батареи, чтобы пленных махновцев расстреливать. Я говорю: мои расстреливать не пойдут! А он так усмехнулся и говорит, что сам их спросит. И что ты думаешь? Все как один согласились! Вот тебе и идея. – Он прошипел сквозь зубы ругательство.

– Ты что же, с шестнадцатого года на фронте – и никого не убил? – усмехнулся Борис.

– Да не валяй ты дурака! – Алымов грозно блеснул в темноте глазами. – Одно дело – в бою убить человека, который такой же, как ты, боец. А совсем другое – самому вызваться расстреливать безоружных пленных.

– Я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! Зачем ты вообще приехал?

– Я на службе, – растерялся Борис.

– Ты думаешь, я не понял, зачем ты просил познакомить тебя с товарищами? – Алымов бросил догоревшую папиросу в окно и немедленно закурил другую. – Тут и ребенок поймет, для чего приехал полковник Горецкий, его видели в контрразведке. А ты, значит, действуешь как бы изнутри.

– Полковник Горецкий приехал по очень важным делам, – отчеканил Борис, – нам с тобой о них знать не положено. Заодно его попросили решить одну задачу – каким образом погибли полторы тысячи солдат и офицеров? Ты не задумывался об этом, ведь результаты рейда всем известны.

– Я очень жалел, что меня не взяли в тот рейд, – горько произнес Петр, – погибнуть в бою, и пусть все провалится в тартарары, мне наплевать…