Волчья мельница - [165]

— Останьтесь и пообедайте с нами! — утирая слезы, предложила ему Бертий.

— Нет, дома меня ждет Мари-Виржини. Клер, завтра я улажу все формальности и навещу мсье Дюмона. Может, вы хотите передать ему записку? Завтра, около семи утра, я к вам заеду.

— О, благодарю вас! — отозвалась Клер. — Базиль, письмо напишешь ты, а я прибавлю пару строк от себя.

Базиль пошел провожать Бертрана. Клер с кузиной остались наедине. Калека, пользуясь моментом, спросила быстро:

— Так ты меня прощаешь? Если бы ты знала, как я горевала, сознавая, что причинила тебе такое горе!

— Не будем об этом, Бертий. Есть более серьезные заботы.

— Рассказывай скорее!

Клер вдруг вспомнила про шофера, который привез Бертий на мельницу.

— А где же твой спутник? Если ты остаешься на обед, не ждать же ему тебя все это время на улице!

— Пускай себе ждет! Это такси. Ну, по крайней мере, он собирается оказывать такие услуги. Так что пусть попробует, каково это. Я ему заплатила, Клер! Раймонда вынесет ему что-нибудь перекусить. Прошу, расскажи мне все!

В этот раз рассказ получился коротким. Клер изложила основные факты, с упором на письмо Леона к Жану, случайным образом попавшееся на глаза Аристиду Дюбрёю. Когда она кончила, Бертий снова залилась слезами. Между всхлипываниями она проговорила:

— Бертран его спасет! Так должно быть! И ничего бы этого не было, если бы не я! О Клер, знала бы ты, как я себя за это ненавижу!

— Теперь я знаю, — отвечала кузина. — Есть поступки, вещи, которые делаешь, не задумываясь всерьез о последствиях. Ты думала, что действуешь во благо, скрывая от меня, что Жан жив, а я решила, что Леон должен написать в Нормандию. Вереница несчастий, которая за этим последовала, станет нам обеим уроком… Дай мне твою маленькую ручку, принцесса! Хорошо, что ты приехала!

Глава 18. На крыльях беды

Тюрьма Сен-Рок, 20 сентября 1902 года

Жан плохо переносил заключение. Крошечная камера его угнетала, даже с учетом, что ему повезло оказаться там в одиночестве. Всходило солнце. Спал он мало. Со дня ареста прошла уже целая неделя. Из тюрьмы в Кане его перевезли в Ангулем — город, в котором он много лет назад бродил ночью, как ищущий укрытия бродячий кот.

Вытянувшись на дрянном матрасе, Жан вспоминал приютившую его проститутку. Они встретились на северной окраине города. Женщина была намного старше, чрезмерно накрашена, с большим бюстом. Он же только-только сбежал из колонии в Ла-Куронн. В свои восемнадцать он был полон любовного пыла и любознательности относительно женского пола, чем и заслужил кров, пищу и заботу подруги на протяжении четырех дней. Но кто-то «настучал жандармам» — как принято было говорить в среде его товарищей по несчастью. Аристид Дюбрёй арестовал Жана при довольно-таки унизительных обстоятельствах: юноша был голый и в кровати с подругой.

— Спрячь свой огурец, мерзавец мелкий! — крикнул ему полицейский, в то время как присутствовавшие тут же жандармы зубоскальничали.

Жан натянул пожелтевшие тиковые штаны, какие носили все каторжники, и рубашку, данную ему подругой. Ему показалось, что он до сих пор ощущает стыд, обжегший его в то утро. И вот почти семь лет спустя Дюбрёй поймал его снова.

«Кто продал меня на этот раз?» — спрашивал себя Жан.

Он поежился. Живот подвело от голода. Все заново! Он давно научился терпеть голод и утолять его краюхой хлеба, украденной у собаки, или неспелыми колосьями с поля. Зимой в сельской местности ловить было нечего. Приходилось идти в город и воровать с прилавков. Зато летом они с Люсьеном, держась за руки, бродили в тени фруктовых садов и наедались от пуза остатками урожая, часто чуть подпорченными. Жан четко, как наяву, увидел лицо маленького брата. Люсьен был очень красивый мальчик, хрупкого сложения, с тонкими чертами лица… Стиснув кулаки, он ударял о стену рядом с собой до тех пор, пока костяшки не засаднили. Из горла вырвался глухой стон: «Люсьен! Мой хороший! Эти гады тебя убили!» Лишившись любви Жермен и нежности Фостин, Жан чувствовал, как скатывается в прошлое. Там, на Йерских островах, он трижды попадал в карцер, где было жутко сыро, темно. По ногам и по шее бегала какая-то мерзость. Обитателей карцера морили голодом и жаждой. Но это было ничто в сравнении со снедавшей его тревогой: знать, что брат оставлен на потраву старшим «товарищам» по заключению и похотливому надзирателю Дорле, любителю хорошеньких маленьких мальчиков. Те, кто покорно сносил его гнусности и не жаловался, получал конфеты и шоколад. А вот если при изнасиловании ребенок противился или пытался жаловаться, Дорле находил способ наказать свою жертву за проступок, которого не было.

Так, Люсьена подвергли порке, пока Жан гнил в карцере. «Почему я об этом думаю? — недоумевал Жан, злясь на себя и вереницу отвратительных картинок, возникающих в сознании. — Знать бы, что с моей Фостин… и когда я ее увижу! Никогда! Она вырастет и будет думать, что я ее бросил!» Он ужасно скучал по дочке. Для него она была самым прекрасным плодом новой жизни. Он несколько успокоился, вспоминая рождение девочки. Жермен лежит на столе, вокруг суетятся тетка Одиль и деревенская повитуха… В комнате пахнет мылом и кровью. Будущая мать тяжело дышит между схватками, распластанная и вся в поту…