Волчья лощина - [26]

Дождь кончился. Повис тяжёлый, густой туман. Чёрный плащ констебля Олески был весь покрыт крохотными капельками влаги — казалось, Олеска продирался сквозь паучье логово и нацеплял паутин. Две собаки продолжали допрашивать чужака на свой лад: «Что надо? Что надо?» — но папа на них шикнул, и они унялись.

Папа выскочил на крыльцо в одной пижаме. Мама торопливо запахивала халат, из-за маминого плеча выглядывала я, за мной толкались Генри и Джеймс. Со второго этажа шла тётя Лили в папильотках. Кривилась и спрашивала возмущённо:

— Что это за шум среди ночи? Кого это принесло?

Дедушка и бабушка, наверно, надеялись, что им спускаться будет не нужно, что без них обойдутся. Я буквально видела обоих, столбиками сидящих на постели.

— Джон, Сара, — бормотал Олеска, — простите за беспокойство. Добрый вечер, Лили. Понимаю, время позднее, но и новость срочная. Можно войти?

— Разумеется!

Папа отступил, давая Олеске дорогу.

— Я бы ни за что вас не потревожил. Просто дело до утра не ждёт. Бетти Гленгарри пропала.

— То есть как это — пропала? — вскинул брови папа.

— Пройдите на кухню, констебль, — вмешалась мама. — Сядьте и расскажите толком.

— Спорим, её медведь задрал! — шёпотом воскликнул Джеймс. Со сна волосы у него торчали, как у пугала.

— А вы что здесь толчётесь? Живо в постель! — велел папа.

Генри и Джеймс замялись, но тут встряла тётя Лили.

— Отца не слушаться? — Она поджала губы. — В постель, говорят вам!

И погнала обоих, словно ягнят, наверх в спальню. Мне никто ничего не сказал. Я это восприняла как разрешение остаться.

После разговоров с Гленгарри и миссис Тейлор я сама себе казалась взрослой. И мне это даже было по душе. Но сейчас… Сейчас я бы с радостью подчинилась тёте Лили. Внутри опять что-то напряглось, задрожало; кто бы ни натягивал эту струну, неплохо бы ему понять: мне всего одиннадцать. Мне больно.

— Проходите же, констебль, — повторила мама. — Присаживайтесь.

Олеска покосился на свои сапоги в лепёхах жирной глины, на лужу, что натекла с плаща и шляпы:

— Я вам тут… напачкаю, Сара.

Но мама взяла его за локоть и потащила в кухню:

— Вы промокли до нитки, констебль. Вот сюда садитесь, к печке. Я сейчас кофе сварю. Подумаешь, грязь. Подотрём.

Вернулась тётя Лили. Мы все расселись вокруг стола.

— Аннабель, а тебя что — не касается? — спохватилась тётя Лили. — Давай к себе. Это взрослые дела.

Будто папа с мамой не находились тут же, будто не отослали бы меня, если бы так надо было!

— Оставь её в покое, Лили, — сказал папа. — Может, Аннабель об этом побольше нашего знает.

Олеска снял шляпу, положил на колени.

— Сегодня ко мне приезжала миссис Тейлор, — начал Олеска, огладив плешь. — Рассказывала про колокольню. Я смекнул, откуда ветер дует, и хотел поутру ехать к Гленгарри, а тут они сами примчались. — Он потёр озябшие руки. — Уже темно было. «Бетти, — кричат, — из школы не вернулась!» А миссис-то Тейлор говорила, что Бетти нынче в школе не было! Вот и подумайте.

— Мы решили, ей нездоровится, — сказала я.

Констебль Олеска покачал головой:

— Утром, по крайней мере, Бетти была в добром здравии. Бабушка её одела в дождевик да сапоги, ещё на крыльце постояла. Видела, как Бетти скрылась в Волчьей лощине. Она этой дорогой всегда в школу ходит.

Мама налила Олеске кофе:

— Ну а следы? Следов разве не осталось?

— Какое там! Нет, Сара. Мокрядь кругом! Кажется, целый мир в болото превратился.

— Что же теперь? — подал голос папа. — Вы хотите нас о чём-то попросить, да?

— Тоби тоже пропал, — объявил констебль. — Я, как услыхал про Бетти, сразу к нему в коптильню. Не с тем, чтоб его арестовать, нет. А просто он ведь всюду бродит, может, видел Бетти. После несчастья с Руфью я уже к Тоби ходил. Застал его за рубкой дров. Пересказал, что про него Бетти говорит. А он этак глянул… аж мороз по коже. Стоит, с топором-то в лапах, глазами зыркает — и ни словечка. Постоял, позыркал — и давай снова дрова колоть.

Констебль покачал головой, будто отмахиваясь от жуткой картины:

— Ну а теперь что я могу? Только показания собирать да стараться к людям без скороспелых подозрений… Вот и нынче за показаниями пошёл к Тоби. Он каждый день мили наматывает — и по лесу, и по садам, и возле фермы Гленгарри околачивается, и возле школы. Только в коптильне Тоби не было.

Мама насторожилась:

— Почему вы решили, что он ушёл насовсем?

— Да не решил я. Просто говорю: коптильня пустая стоит. Огонь погашен. Уголья холодные. Ружей нет. Фотоаппарата нет. Ничего нет.

Олеска тяжко вздохнул, посмотрел на меня и отвёл взгляд:

— А вот фотографии остались. Я на них долго фонариком светил. Хотел одну снять, да она приклеена оказалась сосновой смолой, и прочие тоже. Вот, оторвал всё-таки.

Он вытащил из кармана покоробившуюся фотографию. Папа разгладил её на столе, вгляделся, передал маме.

— И в чём криминал? — фыркнула мама.

— По-вашему, нормально, что тип вроде Тоби шныряет по округе да вашу дочь исподтишка фотографирует?

Я встала посмотреть. Тоби щёлкнул меня, когда я шла в школу, спешила навстречу солнцу. Лучи били мне в лицо — оно было ярко освещено, всё остальное как бы сливалось с лесными тенями. Странно, подумала я, вот, значит, как я выгляжу, когда совсем одна. Разумеется, я и не подозревала в то утро, что Тоби где-то рядом.