Волчонок - [3]

Впрочем, ответ на последний вопрос ему известен. Причиной тому — его положение воспитателя царевича. Бывшее положение. Просто Перисаду еще не успели сообщить об этом.

Резкий шквал налетел неожиданно, так что два небольших торговых судна были мгновенно превращены в щепки. Моряки остальных судов и кораблей спешно убирали паруса, не рискуя выйти в неожиданно изменившееся, грозно забурлившее море. Некоторые суда, поменьше, выволакивали на берег, укрепляли ремнями и канатами.

Небо потемнело до черноты.

Ливневые струи хлынули стремительно и внезапно. Казалось, не из туч, а наоборот — с земли ударили вдруг в темное низкое небо.

Вернувшись домой и войдя в спальню, Диофант обнаружил, что промок до нитки. Не снимая мокрой одежды, он выпил вина, повалился на пол, на расстеленную львиную шкуру, и замер.

Пора было найти ответы на вопросы. На бесконечные вопросы плававшие в воздухе.

Что происходит в Синопе?

Что происходит во дворце?

Он не знал. Знал только, что его чутье, острое звериное чутье заставляло к чему-то готовиться. К чему?

К войне? К войне против Рима? Возможно. Даже наверное. Война рано или поздно начнется. Наместник Республики Маний Аквилий никогда не примириться с существованием могучего царства на границах Римской Азии. Что-то произойдет. Что-то должно произойти, вот-вот. Римляне, люди Мания Аквилия, снуют вокруг дворца. В воздухе пахнет заговором, и даже не одним. Отвратительный запах.

Дорилай Тактик, правая рука царя, можно сказать, его второе «я» — в Элладе. Неторопливо, обстоятельно, даже как-то лениво занимается чепухой — вербовкой наемников для понтийского войска или чем-то подобным. То есть, это не чепуха, конечно, напротив, очень важное дело, но… Но — сейчас? Но — Дорилай? И явно не торопится назад, в Синопу. Выжидает? Боится? Или…

Что за тайна?

Между царем и царицей Лаодикой — открытый разрыв. Почему? Из-за чего?

Лаодика, царица…

Что-то слишком часто мысли Диофанта стали возвращаться к этой женщине, красавице, ведущей свой род от великого Македонца.

И еще один человек.

Диофант поднялся, подошел к двери, выглянул наружу. Грохотал ливень.

И еще один человек, его бывший воспитанник, наследник престола. Митридат Евпатор.

— Я должен увезти царевича в Боспор, — сказал он вдруг и сам испугался собственного голоса. Мысль пришла ему в голову совершенно неожиданно и только сейчас. Почему? Диофант не мог объяснить. Но с каждым мгновением убеждался в том, что именно это он и должен сделать.

Увезти Митридата Евпатора из Синопы.

В Пантикапей.

Бурлящие, пенящиеся потоки, побежавшие по улицам, унесли в море несколько убогих окраинных хижин вместе с их обитателями, прочие дома быстро окружались грязно-бурой водой, и скоро вся Синопа превратилась в гигантский архипелаг, состоящий из несвязанных друг с другом больших и малых островов.

Дождь лил всю ночь и весь день, лишь к вечеру начал стихать и ночью, наконец, прекратился полностью.

И только тогда город постепенно пришел в себя, кое-как оправившись от встряски.

Солнце вновь появилось в небе. Хмуро, тускло-недоверчиво смотрело оно на вползавшую в порт, потрепанную недавним штормом триеру.

На борту триеры чернело имя: «Галена».

Во дворце царя Митридата V Эвергета было странное и непривычное затишье. Еще недавно дворец был шумным и бурлящим, больше походил на военный лагерь накануне похода. И вдруг опустел, для стороннего взгляда — внезапно и беспричинно. Многие друзья и соратники понтийского царя, едва позволила погода, двинулись на быстроходных кораблях кто в Элладу, кто в Боспор Киммерийский, кто в Херсонес Таврический, или верхом — в Пергам, ныне римскую провинцию Азии, в Армению Великую. Другие — их, впрочем, было немного, — решив позволить себе небольшой отдых посреди военных приготовлений, занялись охотой. Среди этих последних был и юный наследник Митридата Эвергета — двенадцатилетний Митридат Евпатор. Пышный, недавно отстроенный дворец опустел и затих.

Тише всего было на женской половине, в покоях царицы Лаодики. Упорно ходили слухи, будто между царем и царицей произошла серьезная размолвка, что царь более не посещает спальню Лаодики и крайне редко показывался с ней — даже в случаях, предписанных придворным ритуалом и древними обычаями. Поговаривали, что Митридат Эвергет теперь проводит дни в военном лагере за городом, изредка выезжая на охоту, а ночи — в спальне новой наложницы, юной сирийки, недавно появившейся во дворце. Иные полагали причиной размолвки именно эту наложницу, ибо царь вступил в опасный для брака возраст, а красавица Лаодика была, увы, не весьма молода. Но очень глухо и с оглядкой говорили также и о том, что, в действительности, причины размолвки куда серьезнее и лежат они в усиленных военных приготовлениях Митридата Эвергета, в подготовке к вооруженному столкновению с Римской республикой. Не было секретом для осведомленных людей (а таких в Синопе хватало), что царица всегда была сторонницей дружеских отношений с могучей западной державой и что по ее инициативе Митридат Эвергет был союзником Рима в недавней войне против восставшего Пергама. И вплоть до последнего времени у нее довольно часто бывали римляне, в том числе и люди римского наместника в Азии Мания Аквилия. Иной раз она принимала их открыто и демонстративно, чаще — тайно.