Волчий камень - [17]

Гюнтер с удивлением слушал старпома, он уже действительно жалел, что поленился перед походом навести справки об Отто. Возможно, удалось бы избежать некоторых неприятных моментов в их отношениях. Теперь он понял, откуда это упорное обращение: капитан. Привычки, вжигаемые годами, так быстро не меняют. Гюнтер молчал и слушал рассказы о том, как хорошо до войны принимали немцев во всех уголках мира. Как высоко ценилась немецкая марка, а флаг Германии можно было встретить в любом порту.

Неожиданно Отто оборвал свой рассказ на полуслове, как будто вспомнил о чем-то важном, но невысказанном.

— Капитан, а вам не кажется странным, что, когда мы шли в Мексиканский залив, все побережье светилось заревом огней?

— Отто, вы лучше меня знаете, что для американцев на первом месте бизнес, а потом война. Кто поедет отдыхать на побережье, где все скрыто светомаскировкой?

— Я не о том. За двое суток, которые мы идем обратным маршрутом, я не видел ни одного огня.

— Может, научились, наконец? — неуверенно сказал Гюнтер.

— За два дня? — хмыкнул старпом. — А радиомолчание?

— У нас вышла из строя радиостанция.

— Оба комплекта? — Отто скептически покачал головой. — Наш радист утверждает обратное.

— Он ошибается.

— Странно. Мне он показался грамотным малым. Все время что-то паяет, читает схемы.

— Да, свое дело Ганс знает.

— Но вы ему все равно не верите?

— Послушайте, Отто! Эфир забит всякой ерундой! В любое время, днем и ночью! Музыка, новости, шифровки — наши, чужие! Куда ни крути, всюду вездесущий доктор Геббельс, наконец! А вы меня пытаетесь убедить, что в один день все решили объявить молчание? — Гюнтер сорвался на крик. Все эти тайны ему уже самому порядком надоели. — Он вздохнул и, успокаиваясь, добавил: — Бывает так, что самые мудреные загадки в конце концов объясняются очень просто. Я думаю, это как раз наш случай.

Они вновь замолчали. Вспышки молний вырывали из темноты узкий нос лодки. Он то полностью скрывался под водой, то вырывался из накатывающихся волн. Ветер уже не свистел, а стонал в натянутых тросах антенн. Сигнальщики присели, спрятавшись за борт мостика. Но уходить Гюнтеру не хотелось, он начинал испытывать симпатию к старпому.

— Когда началась война, меня призвали на флот, — неожиданно продолжил свой рассказ Отто, — дали офицерское звание. Сначала обещали назначить командиром на эсминец, затем дать лодку. Я даже прошел курсы командиров в Мюрвике.

Гюнтеру показалось, что старпому тоже не хочется прерывать разговор.

— Да, видно, что-то не получилось, может, мой возраст не понравился, может, еще что-то, но скоро интерес ко мне потеряли, а чтобы я не очень расстраивался, предложили спокойную и непыльную должностенку при штабе флотилии.

— А к нам на лодку как занесло?

— Можно сказать, по идейным разногласиям.

— Отто, неужели у вас еще есть время заниматься этой политической ерундой?

«Только идейного борца мне не хватало на борту!» — подумал Гюнтер.

— Нет-нет! Вы меня неправильно поняли. Капитан, вы же знаете, наши морские традиции не приветствуют членство в какой либо партии. — Старпом даже замахал руками.

Немного задумавшись, он ответил вопросом на вопрос:

— Как вы относитесь к религии?

От такого оборота Гюнтер опешил:

— Наверное, нормально, хотя последний раз я был в церкви, еще когда венчались с Гертрудой.

— Но наверняка знаете святого отца Зигфрида?

— Да, конечно! На флотилии он не последняя фигура.

— Далеко не последняя. Благодаря фанатичной набожности жены нашего Кунке его мнение очень весомо.

Отто подождал, не хочет ли что добавить капитан, и, не дождавшись, продолжил:

— В день рождения фюрера вы уже были в Лорьяне?

— Нет. В апреле я принимал лодку в Кельне.

— Да, конечно. Но наверняка вы знаете, как происходят такие торжества. Вначале пафосные речи, клятвы в верности и любви к фюреру и Германии. Тосты за победу и всякие прочие соревнования — кто перекричит друг друга.

Старпом увлекся рассказом, заново переживая события того дня. Опустив бинокль и навалившись на плечо Гюнтеру, он говорил ему в ухо, стараясь перекричать свист ветра:

— Святой падре тогда здорово набрался. Взяв слово, он долго распинался о том, как сильно бог любит фюрера, всех немцев и Германию и ненавидит наших врагов. В конце концов, запутавшись в собственном словоблудии и потеряв нить мысли, он замолчал на полуслове. Все притихли, ожидая продолжения застольной проповеди. Но я тогда, наверное, набрался еще больше отца Зигфрида, поскольку вдруг решил, что я должен выступить. Что меня дернуло начать тот глупый спор, до сих пор не пойму.

— Что же вам не понравилось? — Гюнтер с трудом представил старпома подшофе. Не вязался образ молчаливого и спокойного Отто с пьяным спорщиком за столом.

— Уж очень все просто представляет нам наша религия. У меня на этот счет своя теория. Ее-то я и выдал за столом. Видели бы вы, что сталось с нашим падре, да и я тоже хорош — нашел время. Отче чуть не подавился, зато потом высказал такое в мой адрес, несмотря на присутствующих офицерских жен, что звание «еретик» было скорее наградой.

Рассказ старпома прерывался сдавленным смехом. Они с Гюнтером сидели, укрывшись от ветра, как закадычные друзья, обнявшись и наклонившись друг к другу, чтобы лучше слышать.