Волчица - [16]
Белая Шубка была несравненна в быстроте и ловкости; но она была женщиной, а Христиан превосходил быстротой бега всех мужчин и был крепче многих из них. Она была храброй, быстрой и сильной, но могла ли она противостоять обезумевшему человеку его силы и роста, мечтавшему отомстить брату, своему удачливому сопернику?
Миля за милей Свен с разрывающимся сердцем шел по следам, и с каждым шагом все более жалостным и трагическим казалось ему это свидетельство великолепной выносливости Белой Шубки, так долго продержавшейся в поединке со знаменитым бегуном Христианом. Так долго, так долго, что Свен испытывал безграничную любовь и восхищение, и бесконечны были его горе и гнев. Всякий раз, когда ее следы были видны ясно, Свен пускался бежать, безрассудно расточая силы. Израсходовав вскоре их все, он лишь тяжело тащился вперед, иногда теряя следы на голом льду или продуваемом ветром участке; но направление оставалось неизменным и, пройдя по прямой и затем чуть уклонившись вправо или влево, он снова выходил на след.
Так, час за часом, прошло больше половины этого зимнего дня, прежде чем он добрался до места, где утоптанный снег хранил множество отпечатков волчьих лап. Волки пришли — и самым поразительным образом скрылись! В нескольких шагах он нашел обрубленное острие медвежьего копья Христиана, а неподалеку и отброшенное бесполезное древко. Снег здесь был запятнан кровью, и следы накладывались друг на друга. Свен издал какой-то хриплый ликующий звук — на смех не хватило дыхания.
— О, Белая Шубка, моя бедная, храбрая любовь! Хороший удар! — простонал он, раздираемый жалостью и безмерным восхищением; следы подсказали ему, как она повернулась и взмахнула топором.
Вид крови воспламенил Свена, как раззадорил бы голодного зверя. Он сходил с ума от желания снова схватить Христиана за горло; теперь уж он его не выпустит, пока не раздавит его жизнь, или не выбьет из него жизнь, или не вырвет ее, или все это вместе, пока не разорвет его на части: и ах! только тогда, не раньше, его сердце зальется слезами, как дитя, как малая девочка, оплакивая жалостную судьбу его бедной потерянной любви.
Дальше… дальше… дальше… мучительные часы, невероятное напряжение сил, все дальше по следам этих двух великолепных бегунов, сознавая чудо их выносливости, но не сознавая чуда скорости — за три часа, остававшиеся до полуночи, они преодолели все то огромное расстояние, на которое ему понадобился весь день, от рассвета до сумерек. Ибо ясный день уже клонился к закату, когда он подошел к краю расщелины; следы поведали ему, как эти двое отчаянно цеплялись за жизнь, схватившись над пропастью, свежие пятна крови поодаль — о том, как Белая Шубка доблестно защищалась от его бесславного брата. Кровь лилась, пока холод не остановил ее ток, и Свен, идя по следам, испытывал дикую радость, понимая, что Христиан был серьезно ранен, и вновь сходил с ума от желая завершить начатое Белой Шубкой и тем утолить свою смертельную ненависть. Он начал чувствовать, что в бездне отчаяния еще сохранилось зерно надежды, и оно быстро прорастало в его душе при виде пятен крови брата.
Он изо всех сил рванулся вперед, то подгоняемый этой надеждой, то терзаемый отчаянием, мучительно стремясь добраться до конца, каким бы ужасным он ни был, кляня долгие мили, что еще оставалось в муках пройти.
И свет медленно уходил с неба, уступая место неясным пятнам звезд.
И он достиг конца своего пути.
На узком пятачке покоились два тела. Одно из них принадлежало Христиану, но другое — не Белой Шубке. Там, где кончались следы, лежала огромная белая волчица.
Увидев ее, Свен утратил последние силы; тело и душа его были повержены.
Звезды успели стать яркими и четкими, прежде чем он очнулся там, где упал ничком. Еле двигаясь, он подполз к мертвому брату, обнял его и застыл, боясь глянуть, боясь пошевелиться.
Холодный, окоченевший, мертвый уже несколько часов. И все же мертвое тело было для Свена единственным прибежищем и спасением в этот ужасный час. Его душа, не находя больше утешения в неверии, съежилась, дрожа, обнаженная и смиренная; и живой цеплялся за мертвого из жалкой потребности в благодати ушедшей души.
Он встал на колени и поднял тело. Христиан упал лицом вперед в снег, широко раскинув руки, и тело его закоченело на морозе; странный и страшный, он был слишком тяжел, и Свен снова положил его на землю и склонился над ним, обхватив брата руками и издав тихий душераздирающий стон.
Когда Свен наконец нашел в себе силы поднять тело брата и крепко прижать его руками в груди, он осмелился взглянуть на Существо, лежавшее поодаль. Руки и ноги Свена словно парализовало от ужаса и отвращения. Он лишился бы чувств, как последний трус, но мертвый Христиан в его объятиях придал ему мужества, и он заставил свои глаза вытерпеть это зрелище и мозг — впитать его до конца.
На теле Существа не было никаких ран, только пятна крови на лапах. Огромные беспощадные челюсти застыли в свирепом мертвом оскале. И его поцелуй: он не мог этого вынести, отвернулся и больше не смотрел.
И мертвый брат в его объятиях, зная все, последовал за этим ужасом и схватился с ним лицом к лицу ради него, Свена; ради него он пошел на страдания и смерть; глубокая смертельная рана на шее, одна рука и обе кисти потемнели от замерзшей крови — ради него! Он узнал брата в смерти, но не знал при жизни, не успел воздать ему должной мерой любви и преклонения. Тому внешнему человеку, которого он знал как Христиана, недоставало совершенства и силы, равной его собственной; и потому любовь и преклонение этого великого чистого сердца он принимал как должное; но во внутренней яви он был таким подлым, низким, черствым и презрительным по отношению к брату, отдавшему жизнь ради его спасения! Ледяное спокойствие смерти на лице Христиана ужасало Свена. Он не осмеливался прикоснуться к брату губами, что так недавно проклинали его, губами, оскверненными поцелуем ужаса, что был самой смертью.
