Волчица - [15]
Развязка вдохнула судорожную жизнь в его последнее великое усилие; его воля неукротимо восстала и быстрота его была несравненной. И не успел еще замереть ее смех, как он устремился вперед, опережая ее, и повернулся, преграждая ей путь, и приготовился к схватке.
Она в отчаянии кинулась на него, сделав обманное движение правой рукой, и вся развернулась в прыжке — так бросается дикий зверь, чтобы убить. Одна рука Христиана не в силах была сжаться в кулак, другая была не в силах направить пальцы, но он все же поймал и удержал ее. И они упали вместе. И он, чувствуя, как одна рука соскальзывает, а другая разжимается в ослепляющей боли переломанных костей, вцепился зубами в край ее одеяния у колена. Борьба была недолгой: она стряхнула его руки, поднялась и победоносно выпрямилась над ним.
Молнией блеснул ее топор, когда она ударила его по шее — раз, другой — и его жизнь, его кровь хлынула из глубоких ран, окрасив ее ноги.
Звезды взошли, и стала полночь.
Предсмертный вопль, который он услышал, был исторгнут не им, так как его стиснутые зубы еще не успели разжаться; и этот ужасный крик начался с женского визга, но сменился и завершился воем зверя. И прежде, чем последняя тьма заволокла его умирающие глаза, он увидел, что Она превратилась в Это; и более того, что Жизнь уступила место Смерти — беспричинно, непостижимо.
Ибо он не мог предполагать, что никакая святая вода не бывает столь свята и так властно не искореняет зло, как живая кровь чистого сердца, пролитая по доброй воле из преданности ближнему.
Его собственная истинная и сокрытая сущность, которую он так хотел познать, стала осязаемой, узнаваемой. Ему казалось, что великая и радостная безграничная надежда на спасение брата разрасталась до звездных пределов и, не вмещаясь в ограниченную форму человека, жаждала нового воплощения, бесконечного, как звезды.
И эта истинная сущность была равнодушна к тому, что мозг человека усыхал, сокращался, пока не превратился в ничто; что тело человека не могло удержать громадную боль его сердца и извергало ее через красный разрез, зиявший на шее; что черный шум снова нарастал позади, усиленный этой растворяющейся формой, и навсегда затмил зрение, слух, чувства человека.
В раннем сером свете дня Свен случайно наткнулся на человеческие следы — человек бежал, как он понял по отпечаткам в снегу; направление, в котором шли следы, возбудило его любопытство, поскольку чуть дальше их линию должен был пересечь край отвесной скалы. Он двинулся по следам, и тут его внимание привлекло расстояние между отпечатками — бегун мчался такими же длинными прыжками, как сам он во время бега. Свен понял, что идет по следам Христиана.
В гневе он с безразличием воспринял ночное отсутствие брата, но теперь, увидев, куда ведут следы, ощутил угрызения совести и страх. Он не подумал и не позаботился о своем бедном обезумевшем близнеце, который мог — возможно ли это? — в помрачении броситься в пропасть.
Его сердце замерло, когда он подошел к тому месту, где Христиан прыгнул вниз. Нависавший над обрывом снежный козырек обрушился, когда Христиан оттолкнулся — и, напрягая зрение, Свен не различил под скалой ничего, кроме снега. Он пробежал по верхнему краю несколько сотен ярдов, пока не добрался до провала. Здесь он, оскальзываясь, спустился вниз, а затем вернулся к сугробу у подножия склона. Отсюда вновь уходил вдаль след стремительного бега.
Свен стоял в раздумье, досадуя, что кто-то мог совершить прыжок, на который сам он не отважился; сердясь на себя за то, что поддался болезненным мыслям; тщетно гадая о цели безумной выходки Христиана. После он медленно побрел вперед, почти бессознательно идя по следу брата, и вскоре достиг места, где следы удваивались.
Второй след составляли отпечатки маленьких ног, маленьких, как у женщины, хотя шаг был шире, чем могли бы позволить женские юбки.
Такие следы могла оставить Белая Шубка.
Страшная догадка ужаснула его, настолько страшная, что он не желал в нее верить. Однако лицо Свена стало пепельно-белым, и он тяжело задышал, чувствуя, как сердце замирает в груди. Невероятно? Пристальнее рассматривая следы, он увидел, что чуть дальше женский след изменился, свидетельствуя о быстром беге; ноги бегущей теперь глубже погружались в снег и легче опирались на пятки. Невозможно? Но могла ли так бежать другая женщина, кроме Белой Шубки? Мог ли бежать так другой мужчина, кроме Христиана?
Догадка превратилась в уверенность.
Здесь Белая Шубка, одна, в темной ночи, спасалась от преследования Христиана.
Подобное злодейство разжигало в сердце и разуме Свена ярость и негодование. И это зло угнездилось в его родном брате, который еще недавно был достоин любви, достоин уважения, хотя и глуповат в своей кротости! Он убьет Христиана; будь у Христиана столько же жизней, сколько он оставил следов, месть потребовала бы отнять их все.
Охваченный смертельной ненавистью, Свен заторопился дальше. След шел достаточно ровно, но Свен не мог двигаться с быстротой брата и Белой Шубки и вскоре вынужден был остановиться, чтобы перевести изнуренное дыхание. Он громко проклинал Христиана и в бешеном порыве страсти выкрикивал имя Белой Шубки. Его горе изливалось яростью, невыносимой мукой жалости и стыда при мысли о том, что любимая, Белая Шубка, такая свободная и сияющая в минуту расставания после поцелуя, тотчас вынуждена была убегать, как затравленный зверь, отчаянно пытаясь спастись, и его обезумевший от ревности брат следовал за ней по пятам, в то время как сам он, ее возлюбленный, спокойно спал у огня. Если бы он знал, думал он в яростном и тщетном бунте против жестокости случившегося, если бы он только знал, он защитил бы ее всей силой любви; но теперь он мог оказать ей лишь одну услугу — убить Христиана.
