Волчье поле - [66]

— Да, василевс, Итмоны подождут. И я подожду…

Тот же голос, что в лесу. Кто он, говорящий с василевсом на чужих берегах? Морок? Древний бог? Ангел? Сатана? Кто бы ни был, пусть ждет!

Гортанный то ли крик, то ли вой. Ямназай требует боя. Хорошая примета. Тот, кто теряет терпение, становится уязвим. Можно было об этом напомнить, но севастиец промолчал. А хоть бы и сказал, Предслав вряд ли бы услышал. Лицо инока было спокойным и строгим, шлема он так и не надел, выходя на Господень суд с непокрытой головой.

Вызывающе и зло заржал серый, затрепетало, развернулось над головами помнящее Леонида знамя. «С тобой благословение нашей земли…» А с тобой, Предслав, благословение чужой, но близкой. Потому что ничего нет ближе Волчьему полю синих Артейских ущелий! Потому что эта река и это небо — последний данный тебе рубеж, уйти с которого невозможно. Это знаешь ты, знают те, кто встали сейчас рядом с тобой, и те, кто глядит тебе в душу из своей вечности. Велит. Просит. Верит.

Звуки флейт глушат вечное стрекотанье цикад, ветер колышет султаны шлемов и алые плащи, под ногами скрипит дорожная пыль. Впереди, по шестеро в ряд, шагают музыканты, за ними опирается на свой посох Филон. Дорога вильнула, потекла вдоль приземистой гряды, которая будет становиться все выше. К вечеру, если они не собьются с шага, меж скал блеснет море, но сперва — Пертии с их тополями и великим оракулом…

Хочет ли он знать будущее? Нет, даже если ему предрекут жизнь и победу. Зная, что уцелеешь, подло посылать на смерть других. Только бросив на весы собственную жизнь, остаешься вождем…

Крики смолкли. Все — и Георгий — смотрели, как на очистившееся от других поединщиков поле выезжают Предслав и Ямназай. Роск и саптарин обошлись без приветствий. Просто разъехались в стороны, на мгновенье замерли и в звенящей тишине погнали застоявшихся коней.

Прочь будущее и прошлое! Их нет. Осталось лишь настоящее. Только застывшее над вдруг поседевшим полем солнце. Только конский топот да неотвратимо сближающиеся копья. Только нервный, прерывистый зов флейт, древний стяг в роскском небе и волчий вой. Вой, что слышен средь бела дня.

ЛЕСНОЕ СКАЗАНИЕ (Вместо эпилога)

Там, где степной прибой разбивается о кромку лесов, разбросаны по земле одинокие курганы. Их много; кем насыпаны они и для чего — забылось. Иные убраны каменными венцами, на вершинах других нет ничего; но есть средь курганов один, на самом берегу Кальмея, глядящийся в его вечные воды. Возле того кургана невольно замедлит шаг любой путник. Высится там одинокий камень, прямой и острый, словно меч, вонзенный в землю рукоятью вниз. Курган окружают травы, веселое степное многоцветье, однако тут и там пробит зеленый ковер странными серыми стеблями, навроде ковыльных, что не растут более нигде в роскских пределах. Чем ближе к вершине, тем гуще они, и так до тех пор, пока не вытеснят полностью обычные полыни с овсяницей да житняком. Серое воинство окружает угрюмый камень. Стоит налететь ветру, хлещут по неподатливым граням тонкие листья, острые, словно стрелы. Хлещут и хлещут, не останавливаясь, пока не стихнет порыв; однако камень, как ему и положено, стоит себе, нимало этим не потревоженный.

Мало и смутно говорят об этом кургане среди росков. Не потому, что не осталось тех, кто помнит, — а потому, что не всякое знание должно быть отдано всем. О нем не рассказывают у дорожных костров или на речных переволоках. В тишине заповедных боров, где до сих пор кроются древние капища, от старшего к младшему, от посвященного к посвящаемому передается сокровенное. Отчего? — потому, что не жалует это знание священство, не одобряют владыки-епископы и сам митрополит, ибо начало тех «сказок» затерялось во временах, когда в Роскии не знали ни Господа, ни Сына Его. Но уже и тогда умели роски держать копье и меч, не взыскуя чужого, но и не поступаясь своим.

…Рассказчик привалился спиной к неохватной сосне, не боясь измазать смолою видавший виды плащ. Он говорит. Ученик слушает. Слова тихо кружат по лесной поляне, незримые, словно ночные мотыльки. Только отзвуки, только картины, рисуемые одним лишь воображением. И оживают древние дни, когда жили роски свободно и счастливо, хотя и в те времена шли с юга, широкою степной дорогой враги, считать коих пристало одним лишь острием меча.

Повествуют, что не затерялись еще в ту пору заветные слова, помогающие и видеть, и ведать. Не ждали тогда роски помощи с небес, среди них самих находились такие, что могли и молнию свести с синевы, и открыть колодец на сухом пустыре.

Волхв-рассказчик останавливается, переводит дух. Обводит взглядом поляну. Пристально смотрит на единственного ученика, прямо ему в глаза. Паренек кое-что знает — иначе не сидеть бы ему здесь, — но от начала до конца слушать историю эту еще не приходилось.

Жил в былые года на степном рубеже Роскии князь именем Вой, и не зря прозывался он так. Когда бы ни подобрался охотник за роскским добром к его градам, всегда ему заступали дороги Вой со своими кметами, и всегда брали они верх.

Не только смел был князь, не только в воинском деле хорош — непрост он был, ведал заветные слова, как и отец его, и дед, и прадед. Силен был Вой, но жесток, как жестоки меч или копье. Случалось, роптали его же сородичи, мол, хорош наш князь на одной лишь войне, ибо нравом буен, необуздан, судит поспешно, карает сурово.