Волчье поле - [50]

Хроника ордена Гроба Господня, глава 1

Глава 1

1

Волчье поле. Две встретившиеся реки — широкая, полноводная, и поменьше, овраг, синяя полоса леса… Пешим есть во что упереться. Сможет развернуться и конница, но об обходах лучше забыть. Стефану это поле наверняка бы понравилось — для решающей битвы с птениохами полководец избрал похожее, только в Намтрии не было чащи, где можно укрыть резервы, пришлось прятаться в холмах. Лес удобней — чтобы это понять, не надо быть великим стратегом, достаточно здравого смысла и смелости, которой у твереничей с избытком. Другое дело, что вынудить врага принять бой на своих условиях еще не значит победить. Георгий с ходу назвал бы десятки сражений, начинавшихся, как задумано, и с треском проигранных, а вот победы над заведомо сильнейшим противником можно перечесть по пальцам. И все-таки шанс у темноволосого князя был. Один из дюжины, но на Кремонейских полях не имелось и такого.

Вряд ли Арсений Тверенский думал о Леониде, а Култай — осознанно шел по следам Оропса, но и роск, и саптарин были опытными воинами и умными людьми. И еще они несвободны, особенно Култай. На всех своя узда и свои поводья. Одни — для варваров, другие — для авзонян, третьи — для севастийцев…

Василевс несвободен не так, как крестьянин, а динат иначе, чем стратиот, но связаны все. Обычаем. Гордостью. Совестью, наконец, хотя у повелителей не совесть, а долг. Хан не мог не послать на Тверень армию и не мог вручить ее не Култаю. Прославленный темник не мог ни проиграть, ни выказать слабость, ни нарушить неписаных законов, которых у кочевников не меньше, чем постов у авзонян и примет у росков. И Култай, и Арсений были обречены на сражение, но тверенич мог выбирать место и время — и выбрал. Благодаря саптарской несвободе.

По законам Великой Степи наглость перешедшего межевую реку данника карается немедленно, чем мятежный князь не преминул воспользоваться. Он не стал прятаться, обороняться, ждать, а дерзко выступил навстречу Орде. С точки зрения хоть стратегии, хоть тактики — безумие. Култай получал возможность обойти на три четверти пешую рать по широкой дуге, оставить в тылу и обрушиться на беззащитные роскские города, только эта возможность была миражом. Хан, не засидевшийся в Юртае хан-василевс, но хан-вождь, хан-полководец еще мог бы удержать своих богатуров, но не темник, которого жаждут оттеснить такие же темники.

Култаю не избежать своей судьбы, как и Арсению. Все было решено, едва на тверенский снег рухнул первый ордынец. Тверенич не начинал войны, князя в нее швырнуло, как швыряет в реку. Можно плыть по течению или против, не плыть нельзя…

Георгий перевернулся на спину и принялся разглядывать облачные горы. Метелки трав склонялись к самому лицу, стрекотали кузнечики, равнодушно согревало землю солнце. Ровный ветер дул с Кальмея, отбрасывая звуки и запахи саптарского лагеря назад, в степи, и он же доносил ржанье и гортанные выкрики — неподалеку от облюбованного севастийцем пригорка расположились степняки. То ли наблюдали за твереничами, то ли охотились за перебежчиками, которых в последние дни развелось немало.

Приведенные Гаврилой Богумиловичем и звениславским Симеоном ополченцы глядели зло и хмуро. Дружинникам тоже было не до веселья, особенно тем, чьи земляки встали под тверенские стяги. Выдерживали не все. Первым удалось ускользнуть, затем беглецов стали ловить. Сперва — свои, а потом и саптары. Тех, кого брали живьем, степняки казнили по-своему — ломали хребет. Роски видели оставленные у дороги трупы: кочевники были варварами, но не глупцами.

Помогло. Перебежчиков стало меньше, хотя самые отчаянные все равно уходили. И погибали. Как подстреленный прошлой ночью Воронко. Пытался сбежать и Никеша, едва не рехнувшийся от вести, что его Дебрянск потянулся за Тверенью. Не ухвати дурня сперва Георгий, а потом и Щербатый, кормить бы дебряничу мух… Георгий невольно тронул заплывший глаз и поморщился. Силой Никешу Господь не обидел. Брат василевса с детства не вылезал из потасовок, но подбитым глазом щеголял впервые, покойный протоорт Исавр был бы счастлив.

Любопытно, таскаются еще за беглым Афтаном прилепятцы или передохли с голоду? Родичам свергнутых василевсов не завидуют, разве что слепой Геннадий продолжает беситься. Если жив, хотя почему бы и нет? Кому он, такой, опасен…

Севастиец валялся на траве, глядел в небо и думал о росках, чтобы не вспоминать Анассеополь, и вспоминал Анассеополь, чтобы забыть о росках. О Болотиче, которому недостает лишь пурпурных одежд и дворцов с евнухами и птицами, чтобы сравняться с дальновиднейшим из динатов. Об опоздавшем родиться в не знавшей страха и здравого смысла Киносурии князе. О том, сколько крови унесет завтра к морю неспешный Кальмей, который роски и саптары зовут Тином. Красивое имя и тревожное, словно звон разбитого кубка. Кубка рубинового стекла, из тех, что делали в стеклорезных мастерских на Лейнте, пока их не сожгли грамны.

Бородатые дикари разграбили не только колонии, но и сам Авзон. Теперь их потомки называют варварами других. Мало того, нынешние грамны, позабыв своих Балмна и Рамнута, словно в насмешку, огнем и мечом навязывают миру взятого у авзонян бога. Государства, народы, веры спутались, как путается шерсть, превращаясь под пальцами времени в войлок. Странно, что Феофану не пришло в голову это сравнение, хотя евнух чаще смотрел на парчу, а кочевников называл не иначе как абиями — нежитью, несущей дикость, разрушения и заразу.