Волчье логово - [22]

Первою вошла женщина, с головы до ног закутанная в длинную накидку с капюшоном. Мадам де Паван бросила в ее сторону подозрительный взгляд, а потом, к моему изумлению, кинулась к ней на шею, перемешивая рыдания с радостными восклицаниями:

— О, Диана, Диана!

— Бедняжка, — отвечала незнакомка, гладя ее волосы и лаская ее. — Теперь ты в полной безопасности!

— Вы пришли за мною?

— Конечно, — живо отвечала Диана, продолжая ласкать ее. — Мы пришли, чтобы доставить тебя к твоему мужу. Он повсюду искал тебя. Он просто убит горем, моя малютка!

— Бедный Луи! — воскликнула жена.

— Да, бедный Луи! — повторила ее избавительница. — Но скоро ты увидишься с ним. Мы только в полночь узнали где ты скрываешься. Этим ты обязана мсье коадъютору. Он первый принес известие и предложил сопроводить меня к тебе.

— И возвратить потерянную сестру вам, — со льстивой улыбкой сказал вошедший за Дианой монах, делая шаг вперед.

Это был тот самый, ненавистный мне духовник, которого два часа тому назад я видел с Безером. Теперь, как и раньше, мне было противно его мертвенно бледное лицо. Несмотря на то доброе дело, в котором он участвовал, я с прежней ненавистью смотрел на эти сжатые, высохшие губы, на его коварные глаза, на это напускное смирение.

— У меня давно не было такой приятной заботы, — добавил он, видимо стараясь подкупить словами бедную женщину.

Но мадам де Паван питала к нему однородные с моими чувства.

Она вздрогнула при звуке его голоса и, высвободившись из объятий сестры, отступила назад. Хотя она и поклонилась ему после этих слов, но движение это было холодно и не обнаруживало благодарности. Я взглянул на лицо ее сестры — оно поражало своей красотой: я еще никогда не видел таких удивительных глаз, такого свежего рта и таких чудных золотистых волос. Даже сама Кит показалась некрасивой рядом с ней. Но прекрасное лицо это моментально приняло жестокое выражение. Минуту назад они были в объятиях друг друга. Теперь они стояли врозь, и какое-то чувство холодности и недоверия пробежало меж ними. На них как будто упала тень монаха и разъединила их.

В этот затруднительный момент на сцену выступило четвертое лицо из бывших в комнате: простой на вид, скромно одетый, человек лет шестидесяти, седовласый — до сих пор он в молчании стоял у самых дверей.

— Я уверен, — воскликнул он, и голос его дрожал от волнения и, может быть, от страха, — ваше сиятельство, вы пожалеете, что оставили мой дом! Поверьте мне! Здесь вы были в полной безопасности. Мадам д'О сама хорошенько не сознает, что она делает, иначе она не увела бы вас отсюда. Она не сознает, что делает!

— «Мадам д'О»! — воскликнула прекрасная Диана, и глаза ее метали молнии в провинившегося, а голос был полон надменного негодования. — Как смеешь ты, презренный, произносить мое имя?

Монах живо подхватил ее слова.

— Да, презренный! Действительно, презренный, жалкий человек! — повторил он, медленно протягивая свою длинную сухую руку и возлагая ее на плечо буржуа, который даже вздрогнул при этом прикосновении, словно это были когти хищной птицы. — Как смеешь ты и тебе подобные вмешиваться в дела дворян?! Разве они могут касаться тебя? Я вижу, горе висит над этим домом, Мирнуа! Большое горе!

Несчастный Мирнуа задрожал при этих словах. Лицо его покрылось смертельной бледностью, губы тряслись… И, тем не менее, он как зачарованный не сводил взора с монаха.

— Я верный сын церкви, — бормотал он, причем голос его тоже дрожал, и слова были едва слышны. — Все меня знают таким. Во всем Париже вряд ли кто скажет обо мне худое, господин коадъютор!

— Люди познаются по делам их! — отвечал монах. — Ныне наступило время, — продолжал он, возвысив голос и подняв руку с какой-то напускной торжественностью, — настал день спасения! И горе отщепенцам, Мирнуа! горе всем тем, кто берясь за плуг Господен, оглядывается назад, в сегодняшнюю ночь!

Несчастный старик совсем был подавлен этим выступлением, между тем как мадам де Паван, переводя взгляд с одного из говоривших на другого, казалось в своей ненависти к монаху готова была скорее взять сторону Мирнуа и простить его вину.

— Мирнуа говорил, что он может все объяснить, — нерешительно произнесла она.

Коадъютор моментально устремил свой жестокий взор на нее.

— Мирнуа, — сказал он мрачно, — ничего не может объяснить! Ничего! Пусть только он попробует объяснить!

И действительно, Мирнуа не произнес больше ни слова!..

— Идем, — сказал монах повелительным тоном, обращаясь к пришедшей с ним даме, — ваша сестра должна следовать за нами: дорога каждая минута.

— Но что… что это значит? — все еще колеблясь спрашивала мадам де Паван. — Разве опять грозит опасность?

— Опасность?! — воскликнул монах, выпрямляясь во весь рост, с прежней торжественностью. — Когда я с вами, мадам, всякая опасность исчезает! Я обличен сегодня Божественной властью жизни или смерти!.. Вы не понимаете меня? Сейчас вы убедитесь в этом. Готовы ли вы? Идам! Прочь с дороги, презренный! — выкрикнул он громовым голосом, направляясь к двери.

Но Мирнуа, заслонивший эту дверь спиной, к моему удивлению, даже не шевельнулся. Его широкое, мещанского типа, лицо было бледно, но в нем появилась твердая решимость. И странно сказать, я знал, что, задерживая мадам де Паван, он поступает дурно, но я сочувствовал ему! Грубый торгаш, презренное орудие Павана (так он мне представлялся) — он внезапно твердо произнес: