Волчье логово. Красная кокарда. Капитан Поль - [116]

— Только на один час, только на час! Дайте мне вашу руку.

Взволнованный (я начинал предчувствовать осложнения и даже опасность), я надел шляппу и подал ей руку. Вскоре мы вышли в темный узкий переулок. Она сразу повернула налево, и мы молча прошли шагов сто или полтораста, пока не очутились около низкой двери, из–под которой выбивался луч света. Незнакомка, слегка пожимая мне руку, указывала путь. Мы переступили через порог и оказались в узком вестибюле. Еще через несколько шагов мы оказались… в церкви, переполненной безмолвными богомольцами!

Моя спутница приложила палец к губам, призывая сохранять молчание, и повела меня вдоль бокового притвора, пока мы не нашли свободного места у одной из колонн. Она сделала мне знак, чтобы я встал около колонны, а сама опустилась на колени.

Получив возможность осмотреться свободно, я оглядывался вокруг, словно зачарованный. Середина церкви, слабо освещенная, казалась еще темней от множества темных плащей и накидок коленопреклоненных женщин. Мужчины в основном стояли возле колонн и сзади, откуда доносился тихий гул — единственный звук, нарушавший это тяжелое молчание. Красная лампада, горевшая перед алтарем, бросала слабый отблеск на эту черную массу, и темнота от этого делалась как будто еще гуще.

Тишина, царившая в храме, подавляла меня. Толпа и закрытое пространство, наполненное мраком, начинали действовать на нервы, а сердце, сам не знаю отчего, билось все сильнее и сильнее. Наконец, когда чувство угнетения стало невыносимым, из алтаря послышались знакомые меланхолические звуки «Misere, Domine».

Было что–то особенно торжественное в этих звуках, и они, то поднимаясь, то опускаясь в тишине, потрясали молящихся до глубины души. Слезы заволакивали глаза, невидимая рука сжимала горло, головы поникли даже у сильных людей, а руки их дрожали.

Пение смолкло. Псалом окончился. Среди тьмы внезапно вспыхнул яркий огонек. Показалось худое, бледное лицо с горящими глазами, устремленными не на молящихся, а поверх их голов, туда, где на арках свода смутно виднелись изображения святых.

Началась проповедь.

Сначала проповедник тихо и монотонно заговорил о неисповедимых путях Господних, о вечности прошлого и мимолетности настоящего, о всемогуществе Божием, перед которым ничто и время, и пространство. Потом, постепенно усиливая голос, он перешел к церкви — Божьему орудию на земле, к делу, которое она вершила в течение целых веков. Он призывал молящихся держаться церкви, стоять за нее.

Не успел проповедник произнести последние слова, как свет около него потух, и безгласная масса снова погрузилась в темноту. Правда, теперь толпа была охвачена волнением. Мужчины переминались с ноги на ногу со странным шумом, который, сгущаясь под сводами, напоминал отдаленный гром. Женщины рыдали, вскрикивая, и громко молились. Священник, стоя у алтаря, благословлял богомольцев дрожащим от волнения голосом.

Я едва пришел в себя от всего испытанного, когда моя спутница дотронулась до моей руки и, сделав знак, чтобы я шел за ней, быстро поднялась с колен и пошла назад, к двери. Ночной воздух пахнул на нас свежестью. Через несколько минут мы были уже дома у m–me Катино, перед освещенным салоном, где я впервые ее увидел.

Прежде, чем я успел сообразить, что она собирается делать, она повернулась ко мне стремительно и обеими ручками схватила мою руку. Слезы градом покатились по ее щекам.

— Кто со Мною! — вскричала она, повторяя слова проповеди.

И, закрыв лицо руками, она так же стремительно отвернулась.

Я стоял в полном смущении: вид этой плачущей женщины произвел на меня глубокое впечатление. Некоторое время я молчал.

— Сударыня, — начал я неуверенно наконец, — вы были так любезны по отношению ко мне, и я страшно сожалению, что не могу отблагодарить вас за это.

— Не говорите этого! — воскликнула она, прерывая меня. — Не говорите!

Она положила свои, стиснутые в кулаки, руки мне на плечи и сквозь слезы пристально посмотрела на меня.

— Простите меня, — сдержавшись, проговорила она. — Я неправильно взялась за дело. Я чувствую слишком сильно и спрашиваю слишком быстро. Но вы не измените своему достоинству? Не измените?

— Однако, на меня возложено поручение от комитета, — заметил я.

— Откажитесь от него.

— Но это не уничтожит моего отношения к комитету.

— Кто со Мной! Кто со Мной! — мягко повторила она.

Я глубоко вздохнул. В тишине комнаты слышно было, как потрескивал уголь в камине и тикали часы.

— За Бога и короля! — твердо промолвила мадам, глядя на меня сверкающими глазами.

— Что я могу сделать для вас, если б даже у меня были развязаны руки! — резко вскричал я. — Чем могу я вам помочь?

— Всем! Всем! С вашим приходом одним мужчиной будет больше! — ответила она. — Один лишний мужчина в борьбе за право! Слушайте! Вы еще не знаете, что происходит, не знаете, какие притеснения мы переживаем…

Тут она остановилась и, глядя на меня, стала прислушиваться. На ее лице мелькнуло какое–то новое выражение. Дверь была приоткрыта, и снизу доносился мужской голос, громко говоривший что–то. Потом послышались быстрые шаги по вестибюлю, а затем по лестнице.

Моя собеседница, замерев, с широко открытыми глазами продолжала вслушиваться в приближающиеся шаги. В последнюю минуту она, который уже раз за вечер, сделала мне знак молчать, быстро бросилась к двери и вышла, закрыв ее за собой.