Вокруг света за погодой - [47]

Проводив гостей, я отправился на «Профессор Зубов», где и провел остаток вечера в обществе старых товарищей. С инженером-аэрологом Колей Фищевым я познакомился на дрейфующей станции; спустя два с половиной года мы оказались на противоположной макушке Земли — на станции Восток в Антарктиде, а еще через четыре года встретились на экваторе. «В следующий раз на Луне», — предложил Коля. Для начала мы договорились о будущей встрече в Москве, но поторопились, поскольку судьба распорядилась по-иному. Несколько месяцев спустя я получил от Коли Фищева радиограмму столь неожиданную, что не поверил своим глазам. Коля — и снова на станции Восток? Каким образом? Ведь он совсем недавно вернулся из экспедиции!

А произошло совсем уже непредвиденное. Когда Коля возвратился на «Зубове» в Ленинград, к берегам ледового континента готовилась выйти Двадцатая советская антарктическая экспедиция. И за день до выхода в море неожиданно заболел инженер-аэролог новой смены станции Восток. ЧП! В Антарктиду вообще, а на полюс холода — станцию Восток в особенности — люди подбираются заранее; немыслимое дело — найти замену аэрологу-восточнику за двадцать четыре часа. И тогда Алексей Федорович Трешников вызвал Фищева.

Так, мол, и так, Николай, положение, сам понимаешь, какое. Знаю, что только-только вернулся домой, но прошу: если можешь, выручи.

Другой кандидатуры не вижу.

Не так часто Трешников обращается к подчиненному с подобной просьбой: это честь для полярника, что выбор в столь сложной ситуации пал именно на него. И Коля согласился. Пришел домой, ошеломил Валю перспективой неожиданной разлуки на год; Валя всплакнула — и жена полярника стала складывать чемоданы…

Но пока, разумеется, Коля никак не мог предполагать, что его ждет по возвращении, и весело острил — занятие, в котором он весьма преуспел и в котором, на мой взгляд, почти не имел соперников.

Его соседом по каюте был наш «одновосточник» метеоролог Саша Дергунов, а гостем — Саша Зингер, бывший механик со станции Беллинсгаузена.

— Наконец-то вы мне попались! — мстительно воскликнул он. — Берите свои слова обратно!

Увы, что написано пером, то не вырубишь топором… В книге «Новичок в Антарктиде» я рассказал о том, что провалился в ледяную воду, выбрался на берег и побежал в дизельную — сушиться. И далее по тексту следовало: «Молоденький сердобольный механик-дизелист Саша Зингер раздобыл валенки, набросил на меня шубу со своего плеча и напоил пол-литровой чашкой кофе…» — И вот идут годы, — пожаловался Саша, — но я, наверное, до старости останусь для своих друзей «молоденьким и сердобольным!» Шагу пройти не дают!

И еще двух старых знакомых встретил я на «Зубове»: радиста Петра Ивановича Матюхова, участника санно-гусеничных походов по маршруту Мирный — Восток — Мирный, и заместителя Петросянца, известного полярника Николая Ивановича Тябина. Мы припомнили льдину, на которой впервые встретились, вечера, проведенные в кают-компании дрейфующей станции, и Николай Иванович посетовал на то, что судьба забросила его в непривычную для полярника экваториальную обстановку.

— Зато вас ожидает большая радость, — утешил я.

— Какая? — удивился Николай Иванович.

— А помните банкет на льдине по случаю отлета старой смены? Вы тогда процитировали афоризм Нансена: «Прелесть всякого путешествия — в возвращении!».

Не хотелось расставаться с полярниками, но нужно было хоть немного поспать: ранним утром выезжать на аэродром.

Охотники за облаками

Мы летим над океаном по двенадцатому градусу северной широты. Наш самолет ведет себя в высшей степени странно: то неожиданно устремляется ввысь, то столь же внезапно начинает снижаться до самой воды. С девяти километров до ста метров!

Наверное, на проходящих мимо судах думают, что летчики либо потеряли управление, либо хулиганят, либо сошли с ума.

А мы просто гоняемся за облаками!

С виду наш самолет — обычный ИЛ-18, лишь начинка его совсем иная. Нет длинных рядов кресел, нет пассажиров и милых стюардесс с заученными улыбками. Пассажирский салон до отказа набит всевозможным оборудованием. Повсюду трещат, щелкают приборы, по их экранам ползут извилистые линии, вспыхивают и гаснут лампочки, змеями сворачиваются бумажные ленты, на которых самописцы рставили свои автографы. Из динамика доносится отрывистый голос: — Дождь… снег… дождь…

В иллюминаторе — молочная пелена, а самолет трясется, будто в приступе желтой лихорадки. Содрогаются борта, скачут незакрепленные личные вещи. Дьявольщина, я прикусил язык!

— … Вышли из облака… Конец режима.

Ну и ну! Так вот чем они занимаются, эти физики, «кабинетные ученые»!

Таких самолетов у нас два. На одном, московском, сейчас находимся мы, а другой, ленинградский, ждет своей очереди, ему лететь завтра. Это, кстати, тот самолет, на котором Даниил Гранин «шел на грозу». Кое-кто из находящихся на борту летал тогда вместе с ним, а из моих товарищей по экспедиции — Генрих Булдовский. Он и рассказывал мне, как Гранин собирал материал для своей книги. Да, немало острых ощущений испытал он в этих полетах.

— Начало режима… — слышится из динамика.

Небо обрушивается на нас со страшной силой. Держись, приятель! Это уже не лихорадка, а «пляска святого Витта»! А все совершенно спокойны — идет работа. Минуты две мы трясемся, как горох в погремушке, потом самолет, выскочив из облака на божий свет, приходит в себя. Пока Эдуард Васильевич Руга, командир корабля, разыскивает новое облако, можно перекинуться парой-другой слов с научным руководителем полета, доктором физико-математических наук Ильей Павловичем Мазиным. На нем видавшая виды ковбойка, джинсы, босоножки — словом, спецодежда современного ученого.