Вокруг света - [12]

— Я не знаю…

— Не знаешь фальцовки? Костяным ножичком никогда не работал? Ну и газетчики! Срам. Погоди… В воскресенье, после обеда, заходи ко мне. В шесть часов. Я покажу. И софийский ножичек подарю, так и быть.

В воскресенье после обеда у Николая Ивановича собирается общество. Повар Степан, сапожник, газетчик, пиль- цик дров, вялую работу которого градоначальник видел из окна своей канцелярии, монтер, не умевший найти в первом полицейском участке места повреждения провода… Николай Иванович по очереди читает каждому лекцию, объясняет, тут же на инструментах и материале показывает, как следует работать. И поздно к ночи, когда нужно ложиться спать, с сожалением расстается с коллегами, которым горячо и долго жмет руки, просит не забывать, заходить почаще по воскресеньям поболтать о дратве, о пилах, об экспедиции, о беф бризе.

— Мусинька, — виновато говорит жене Николай Иванович, ложась спать. — Ты, кажется, недовольна?

— Я думаю. Тоже — учитель!

— Мусинька… Но… Градоначальник ведь действительно должен быть для населения отцом и учителем! Только тогда ему не страшен никакой Гоголь!

РОБИНЗОН КРУЗО

I

В числе беженцев, пожелавших ехать в качестве простых рабочих в Бразилию, был и я. Мы отплыли из Марселя при вполне благоприятной погоде, и путешествие до Гибралтара протекало нормально: метр д’отель парохода давал нам обед только в четные дни, утренний завтрак только в нечетные, а представитель бразильских плантаторов дон Кабаллос ежедневно сгонял нас после полудня на корму, производил перекличку, разнося того, кто терял в весе.

В общем, все шло хорошо. Но когда миновали Танжер и справа ушел из поля зрения трафальгарский маяк, подул ветер. Стоявший на баке старый боцман сказал мне, показывая на бежавшего сзади парохода дельфина:

— Смотрите, мсье, когда он выскакивает из воды, у него прищуривается правый глаз. Это — к непогоде.

И, действительно, старый морской волк оказался прав. Прошло томительных семь дней зловещего штиля — и разыгралась, наконец, ужаснейшая буря, описать величие которой не под силу даже англичанину. Волны высотою в американский небоскреб перекатывались через палубу с легкостью тигра; ветер выл с такою яростью, что звуки его были слышны за тысячи миль вокруг, хотя он и там тоже выл. Но старый боцман, с которым я сошелся в дороге, привязал себя к одной мачте, я привязал себя к другой, — и мы дружески разговорились.

— Свежеет, — сказал он, вытянув зубами из кармана трубку и высекая свободным локтем огонь из зажигалки. — Судя по тому, что гребни у волн не мохнатые, а расчесанные, такая погодка продлится не менее восьми с половиною дней.

Затем, выждав, пока через нас перекатывалась волна высотою в восемнадцатиэтажный дом с мансардой, мой собеседник раздул в трубке огонь и продолжал:

— Вы напрасно едете, мсье, в Бразилию. Вы не знаете Кабаллоса: он вас сгноит на плантациях. 10 мильрейсов в день, а работы 16 часов в сутки. Лихорадки… Дикие звери. Ведь вам неизвестно, а я‑то хорошо знаю, что у него все негры сбежали в Москву на коммунистический съезд. Вот он теперь, вместо них, и хочет навербовать вас, беженцев.

Боцман долго рассказывал об условиях жизни в Бразилии. Три дня беседовали мы с ним на эту тему, и на четвертый я, наконец, решился…

Поздней ночью, перед рассветом, когда на рубке дежурил капитан, а на носу стоял дежурный матрос, я незаметно вытащил из каюты три своих чемодана, из которых два были совершенно пустые, проскользнул на бак, привязал себя прочной веревкой к чемоданам и бросился в воду.

— Человек за бортом! — деловито крикнул с рубки капитан.

— Есть, — бодро ответил с носа матрос.

И неожиданно накатившийся на пароход вал прекратил их дальнейшие переговоры.

Пустые чемоданы удобно и легко поддерживали меня на воде. Поднимаясь на расчесанные гребни волн и спускаясь в пропасти между ними, я весело плыл на юг, зная, что недалеко от Пернамбуко есть группа мелких необитаемых островов. До рассвета ветер не унимал своей ярости. Минутами казалось, что разбушевавшаяся стихия неожиданно поглотит меня. Но вот взошло солнце… Загорелся день. И буря внезапно стихла, сменив водные небоскребы паркетным полом, годным для дансинга.

Вытащив из кармана носовой платок, я помахал им во все стороны на случай, если вблизи будет проходить какое–нибудь подходящее судно. Но судна не было. Взобравшись повыше на один из чемоданов, я внимательно стал осматривать горизонт, прикрыв глаза ладонью руки. И, о радость…

— Земля! Земля!

II

…Уже шесть месяцев, — как я живу на необитаемом острове. Какая роскошь! Какие удобства! Вспоминая свою жизнь на Лемносе, на Халках, а затем на копях Перник в Болгарии, я отдыхаю телом и духом, окреп, пополнел. При спуске с чемоданов на берег приятно щекотало мою гордость — полное отсутствие места для регистрации и предъявления визы. Чемоданов никто не осматривал, никто не давал понять, что лучше всего мне забрать эти чемоданы и возвратиться на родину…

Вознеся благодарственную молитву Богу за редкую для беженца удачу, я начал осторожно исследовать остров, чтобы узнать, есть ли тут население и, если есть, то насколько сочувствует большевикам: ест ли человеческое мясо или не ест.