Вокруг Света 2006 № 05 (2788) - [33]

Как им это удалось? Отчасти благодаря стараниям Эдмунду Монтейру, исполнительного директора компаний Шато и выдающегося, как теперь говорят, фандрайзера, обеспечившего бесперебойный приток спонсорских денег. Отчасти — из-за благоприятной конъюнктуры: в голодной Европе тех лет цены на большое искусство резко упали, и многое удавалось купить за бесценок. Но главную роль в успехе музейной «авантюры» сыграли старые знакомства Барди с «королями» художественного рынка.

Одним из его основных помощников в главном деле жизни выступил Жорж Вильденштейн, потомственный галерист и глава одной из ведущих антикварных фирм. В свое время именно его семья «раскрутила» на арт-рынке французских романтиков (Делакруа и прочих), затем импрессионистов, а в 30-е годы — и молодых сюрреалистов. Сам он прославился тем, что за время с 1923 по 1955 год пять раз перепродал одну и ту же работу Тулуз-Лотрека, повысив ее цену с 1 800 до 275 000 долларов. Правда, когда во Францию пришли нацисты, евреям Вильденштейнам пришлось, бросив многое, перебраться в Нью-Йорк, где незадолго до того они прозорливо обзавелись великолепной пятиэтажной офис-галереей. Но в Париже осталось их подставное лицо, чистокровный француз, на которого и был переписан бизнес. Через него Жоржу удалось в короткий срок вернуть почти все потерянное в первые месяцы оккупации. При этом даже ходили слухи, что одновременно миллионер помогал немцам сбывать конфискованные ими произведения третьим лицам и тем самым еще больше наживался.

В сборе фондов MASP участвовали и такие «линкоры» художественного рынка, как британская галерея «Мальборо» и нью-йоркская антикварная компания «Недлер». Последняя, кстати, хорошо известна в России, поскольку в 30-х годах через тогдашнего Недлера велись знаменитые сталинские «распродажи» эрмитажных богатств. Его же стараниями шедевр Ван Гога «Ночное кафе в Арле» из московского Музея нового западного искусства перекочевал в закрома американского «короля швейных машинок» некого Кларка.

Музейная генеалогия

В конце концов собрание получилось небольшим, но отборным.

Наиболее представительная его часть — искусство Франции с ХVI века до 60-х годов XX. Это и естественно — в Бразилии из всех культурных влияний французское всегда оставалось преобладающим. Еще в конце XVIII века группа художников-соотечественников обосновалась в местечке Тежуку, недалеко от Рио. Именно они заложили основы бразильской художественной культуры. В Университете Сан-Паулу преподавание до конца 60-х годов велось на французском языке. Да и сам университет прославился благодаря французу. Здесь один из основоположников структурализма, Клод Леви-Стросс, основал в середине 30-х годов кафедру антропологии, отсюда он отправлялся в экспедиции для изучения индейцев и здесь собрал материал для «Печальных тропиков» — бестселлера 1950-х.

В коллекции вполне отразились вкусы как самого Барди, так и его именитых партнеров. Благодаря Вильденштейну в фонде MASP появились редкие работы классиков XVI—XVIII веков, Франсуа Клуэ и Николя Пуссена, причем сан-паульская картина последнего — раритет во всех смыслах. И размеры его нестандартно велики (почти 2х4 м), и сюжет редок — «Переодетый Гименей на жертвоприношении богу-фаллосу Приапу».

Далее следуют самые громкие имена их соотечественников: Шардена, Буше, Фрагонара, Наттье, представленного отменной серией женских портретов «Четыре стихии»… А вот и парижский XIX век, достойно представленный в сердце Бразилии любимцами того же Вильденштейна, — Коро и Энгр, Делакруа и Домье. Имеются и нетривиальные (порой до такой степени, что самая их атрибуция вызывает споры) шедевры импрессионистов и постимпрессионистов. Скажем, странный портрет «Охотника за львами Эжена Пертюисэ» кисти Эдуара Мане. Или — эпатажное (139х135 см) и, судя по всему, неоконченное изображение Поля Вио, кузена Тулуз-Лотрека, в мундире адмирала XVIII века, принадлежавшее кисти знаменитого родственника. Это один из редчайших образцов крупноформатных полотен, к которому художник приступил перед самой смертью. Кстати сказать, у этого парадоксального полотна безукоризненный, как говорят антиквары, провенанс (происхождение): Барди купил картину непосредственно у кузины художника, и ее подлинность не вызывает сомнений. А вот путь до Сан-Паулу одной из самых ранних удач Поля Сезанна, «Натурщика Сципиона» (1866— 1868), был более извилист и любопытен: картину первого постимпрессиониста купил его «отец в искусстве», первый импрессионист Клод Моне. А сын последнего, Мишель, в свою очередь, продал ее MASP. Вот, кстати, и очередное свидетельство разветвленных связей Пьетро Барди на высшем художественном уровне.

Помимо французской впечатляет и итальянская коллекция музея, сформированная в основном из миланских и римских галерей, с которыми сотрудничал Барди. Здесь преобладает старое искусство — от икон XIII—XIV веков до конца XVIII века. И также — сплошные громкие имена: Мантенья, Джованни Беллини, Рафаэль, Тициан, Тинторетто — понемногу от каждого гения. Почему-то к разделу итальянского искусства отнесены отменные портреты Амедео Модильяни (бесспорный бриллиант этой мини-коллекции — неоконченный портрет мексиканца Диего Риверы), хотя обычно его причисляют к Парижской школе. А вот русский авангардист Михаил Ларионов в томе каталога размещен, напротив, не по месту рождения, а по парижской «прописке» — в разделе французского искусства.