Вокруг Света 2006 № 03 (2786) - [4]

Шаг VII. Гайдзин

Глотнув экзотической Японии посредине «глобалистского» района, ныряю в него обратно, а точнее — в станцию метро «Хигаси-Гинза», то есть в «Восточную Гинзу», где у меня назначена встреча со знакомым фотографом, Джереми Саттон-Хиббертом. Этот молодой шотландец успел уже поработать на Украине и в Средней Азии, а теперь он «гайдзин», как зовут японцы всех приехавших к ним иностранцев. Джереми в Токио три года, он охотно вызвался помочь отыскать хорошую точку для съемки Серебряного цеха сверху. По его мнению, ничего нельзя найти лучше, чем бар Ассоциации иностранных журналистов на 25-м этаже обычного конторского здания по противоположную от Кабуки-за сторону чо, на границе с императорскими садами. Его высота — 56 м. Выше строить нельзя, а до 90-х годов «планка» была еще скромнее — 31 м. Городские власти боятся, что гигантские дома «убьют» домашнюю атмосферу. Это, однако, уже не мешает владельцам универсальной сети «Мацудзакая» пугать старожилов проектом 178-метрового небоскреба, который они хитро, в обход правил, собираются «не возводить заново, а наращивать» над уже существующим сооружением, что вроде бы не запрещено…

Узнав о том, что у меня пока «не складываются отношения» с Гинзой, деликатный Джереми повел меня не «по», а «под» ней. Пешеходный тоннель, соединяющий три станции метро, протянулся почти на два километра. Любители преемственности, японцы выложили его из красного кирпича — точно из такого был возведен первый «европейский» район.

Шаг назад. Землетрясение Канто

В 1923 году токийскую Риджент-стрит полностью смело с лица земли Великое землетрясение Канто. Все опасения тех, кто когда-то боялся жить в «ловушках гайдзинов», оправдались: каменные фасады рухнули, подмяв под себя деревянную «начинку». Было время завтрака, топились печи, и потому возник гигантский пожар. В Токио погибло более 140 000 человек. С тех пор в годовщину драматических событий, 1 сентября, японцы поступают в полном соответствии с национальным характером. Не объявляют траур, как сделал бы на их месте любой, а проводят общенародные учения пожарных…

Поднявшись на лифте, мы попадаем прямо в разноязычную суматоху клуба, и спутник, улыбаясь, говорит: «Если тебе и это не по вкусу, ты безнадежен». У моих ног — море огней. Уже стемнело, и ночная нарядная Гинза взывает к небу и покупателям такой симфонией рекламы, что даже месяц кажется задействованным в ней. И опять вспоминается один из рисунков профессора Араи: мне еще в самолете показалось, что он похож на лист из японской книги.

Вид сверху не оставляет сомнений: «иероглифы» кварталов обведены по периметру района линиями железной дороги и шоссе, поднятыми над Токио на сваях. Гинза — это текст о Японии, написанный в специальной, «облегченной» манере, чтоб любой гайдзин мог его прочесть. И в то же время — текст о Западе, доступный японцу. Здесь есть специальная слоговая азбука — катакана. Ее придумали, когда понадобилось иероглифами транскрибировать иностранные слова. Серебряный цех — это та же катакана.

Шаг VIII. Банзай

Джереми сдает меня с рук на руки друзьям-англичанам. Сам он торопится: завтра ему уходить в трехмесячное плавание на судне «Гринписа» вместе с подружкой, японской активисткой этого экологического движения. Экспедиция будет выслеживать китобойные флотилии, которые в Южных морях и Антарктике охотятся на кашалотов. Его друзья — библиотекарь ассоциации Джулиан Райалл и политический аналитик из Токийского университета Крейг Чилверс — тащат меня к стойке бара знакомиться с завсегдатаями. В Японии все «гайдзины» — братья, а журналисты и подавно. Я начинаю понимать, как член этого почтенного клуба корреспондент «Франкфуртер Цайтунг» Рихард Зорге, а по совместительству советский разведчик Рамзай, собирал информацию для своих корреспонденций в Центр. Узнав о моем редакционном задании, подгулявшая компания заваливает меня сведениями о Гинзе, а потом затевает игру. Разбившись на команды по национальностям, «гайдзины» начинают считать, сколько фирм и магазинов из их стран рекламируют огни Гинзы. Джулиан собирает ставки, Крейг выступает в роли арбитра. Поначалу вперед вырываются американцы, выкрикивая азартным хором: «Apple, American Express, Tiffany, Сoca Cola, Washington Shoes…», однако мой «личный консультант», мистер Райалл, шепотом советует ставить на французов — мол, «не прогадаешь». У галлов «пороху» действительно оказывается больше: «Yves Saint Laurent, Louis Vuitton, Dior, Hermes, Givenchy, Chanel, Printemps… » «Банзай! Ура!» Сами японцы — вне конкуренции: их компаний все равно больше. Но до ребяческих соревнований они не снисходят — пусть гайдзины тешат самолюбие. А Джулиан удовлетворенно подмигивает проигравшим: книжки, дескать, надо читать. Французская «эра» здесь началась еще в начале прошлого века. Хотя на государственном уровне японские политики ориентировались, скорее, на ведущие военные державы эпохи — Британию и Германию, их жены и дочери, проходя азбуку западной моды, интуитивно почувствовали особый лоск парижских товаров. Гинзу охватила галломания, ставшая вовсе повальной после землетрясения 1923 года и восстановления района в специфическом духе: «мога» (modern girls — «современные девочки») и «моба» (соответственно, «мальчики» — modern boys) просиживали теперь часами в абсолютно «монпарнасских» кафе. Знаменитейшим из них был Plantan, где всем заправлял популярный художник-импрессионист Со Мацуяма. Будто сошедшие с его картин кокетливые беретки и длинные сережки, которые и ныне в ходу в Японии, повсюду напоминали токийским модникам двадцатых и тридцатых: «Франция — наша путеводная звезда». Из тех же времен — неистребимое желание молодых японок обнажать свои кривоватые ножки, ранее скрытые кимоно и длинными платьями с турнюром...