Вокруг Света 2006 № 03 (2786) - [36]

Вернер Риман: «В первое время после войны мы мало знали о Брехте. У нас тут его не особенно «пропагандировали». Но вот выражение «Берлинский ансамбль» как-то сразу вошло в наш обиход. И скоро все лучшие люди там собрались. Все, кто вернулся из-за границы и из тюрем — Эйслер, Дессау, Бессон, Энгель и, конечно же, Эрнст Буш. Этот артист у меня всегда вызывал восхищение, особенно тогда, когда он пел — «Песню единого фронта», «Песню солидарности»… Помню: потом, когда я уже поступил в труппу, он много помогал новичкам, не орал, как Брехт, а объяснял, как «добрый пастырь». Буш понимал, каково нам, ведь сам не был, что называется, профессионалом…»

От автора: Бертольт Брехт сознательно составил свой ансамбль из представителей двух категорий: проверенных «боевых» соратников и молодых людей, не «испорченных» специальным образованием, но всецело преданных делу и ему лично — вроде аптекаря Римана. Для того прорыва в искусстве, который реформатору удалось осуществить за шесть с половиной послевоенных берлинских лет, нужна была именно такая «секта» единоверцев. В результате родилось то, что ныне называется «брехтовским театральным языком».

Апарт: В сущности, под этим термином подразумевается нечто прямо противоположное «полноводной» и вдумчивой школе Станиславского. Символический и минималистский язык Брехта — это язык радикального протеста. Язык бескомпромиссной борьбы, неважно, по большому счету, с кем. В 50—60-х его берут на вооружение все авангардистские сцены Европы.

От автора: Буквально каждая из тогдашних постановок впоследствии вошла в историю: «Жизнь Галилея», «Кавказский меловой круг», «Мамаша Кураж»… Вернер Риман не оставался без дела.

Вернер Риман (голос звенит гордостью): «Я играл нищих, эсэсовцев и всякого рода пресмыкающихся подлецов. У меня, как видите, подходящая внешность: я высокий, тощий и бледный. И лицо, как у голодной лошади. Брехту все это нравилось. Он сам был худ и вертляв. А людей дородных и круглолицых, кажется, даже побаивался».

От автора: 25 февраля 1956 года дородный и круглолицый Никита Хрущев прочел на ХХ съезде КПСС доклад «О культе личности и его последствиях». Говорят, что на Брехта за всю его трудную жизнь ни один литературный документ не производил такого сильного впечатления. Мастер воспринял этот документ как обвинительное заключение. И — признал «свою» вину. Шесть месяцев спустя он умер, не завершив работы над спектаклем «Жизнь Галилея». Его последней сценой стала сцена суда над ученым. После смерти основателя театр возглавила его жена, актриса Хелена Вайгель. Настали новые времена.

Действие III.

Современность. Борьба и мораль

Сцена I.

«Главный» артист

Входит Манфред Карге, 67 лет, артист, режиссер и преподаватель сценического искусства; исполнитель ролей Повара в «Мамаше Кураж» Брехта, мясного короля Маулера в «Святой Иоанне Скотобоен» того же автора, герцога Йоркского в «Ричарде II» Шекспира.

Перед нами — один из «патриархов» труппы, хотя с театром его связывает лишь первое десятилетие карьеры (60-е годы) и последнее — «эра» главного режиссера Клауса Паймана, о котором речь впереди. В конце семидесятых Карге, как и многие художники его поколения, уехал на Запад. Но особого сюрприза в том, что судьба снова привела его в «Берлинский ансамбль», нет: он «всегда стремился туда, где было интереснее всего».

Автор: Сейчас вы — один из крупнейших «брехтовских» артистов Германии. А как все начиналось?

Карге: Когда я был студентом, над моей кроватью висели две фотографии: Хемингуэя и Брехта…

Автор: Разве Хемингуэя издавали в ГДР?

Карге: Я вам скажу, что и к Брехту непросто относились. Он совсем не вписывался в общий политический климат. «Берлинский ансамбль» был островом блаженных.

Автор: Тем более сложно было, наверное, на него «выбраться» постороннему.

Карге: Случайно вышло: летом 1961 года я окончил театральное училище и уехал на каникулы. Возвращаюсь, а в Берлине уже успели построить стену. Мне она, как ни странно, принесла удачу. В городе принципиально изменился «расклад сил». А также — количество работников: первого сентября труппа «Ансамбля» недосчиталась человек восьми, их отрезало границей. И меня вдруг пригласили сразу на несколько прекрасных ролей… Нет, конечно, все мы разделяли чувство, что стена — это, по-немецки говоря, «шайссе». Но появилась надежда, что теперь, когда граница стала отчетливой, нам удастся более отчетливо говорить то, что мы считаем нужным…

Автор: И удавалось?

Карге (после паузы): На наше счастье, мы не успели закоснеть. Скажем, если бы я, новичок, в любом другом театре пришел к директору и спросил: «Нельзя мне самому поставить спектакль?» — на меня посмотрели бы так, будто я наложил кучу на стол. А на двери кабинета Вайгель всегда висел плакат с надписью «Одна минута». Это значило, что ровно на минуту к ней может в любой момент заглянуть любой проходящий по коридору. Вхожу: «Хелли, мы хотим ставить…» — «Да? Что?» — «Махагони». Хелена была старой театральной лошадкой. Она тут же сказала: «Неси распределение ролей».

Автор: И с тех пор вы уже сорок лет ставите Брехта по всему миру. Не надоел ли он вам?