Вокруг Света 1997 № 11 (2686) - [29]

Но, чтобы звук дошел, необходимо знать, на какой глубине находится звукопроводящий канал. Вот за ним мы и пошли, полезли под лед...

Из Ура-Губы, что на северном побережье Кольского полуострова, мы повернули направо, дошли до Териберского маяка, повернули налево и пошли прямо по меридиану курсом на Северный полюс. Декабрь, ночь, штормило. Но ветер попутный, мы шли по волне, и качка была вполне терпимой. Я последний раз взял пеленги на три маяка, спустился в центральный, нанес место на карту и только записал координаты в журнал, как услышал по трансляции: «Штурмана во второй отсек». Второй отсек на средних лодках-«эсках» — офицерский. Там же кают-компания. Туда мог вызвать меня с вахты только командир... зачем бы это?

Открываю переборку, придерживая тяжелую дверь — люк, привычно сгибаюсь — голова и нога вперед, перехожу во второй. Разгибаюсь и вижу весь офсостав за столом, командир во главе стола. Все улыбаются. Настораживаюсь, не розыгрыш ли какой? Нет, кэпа в хохму так просто не вовлечешь, море ведь... А командир смотрит на меня отеческим взглядом и ласково говорит:

— Садись, штурман, с нами к столу и возьми стакан.

Стакан вина к обеду в море традиция и часть пайка подводника. Как объясняют врачи — для пищеварения. «Наверное, выход решили отметить», — подумал я и сел. А командир говорит:

— Давай, замполит!

У замполита, как в цирке у фокусника, появился микрофон, и он торжественным голосом на всю лодку по трансляции объявил:

— Сегодня штурману исполняется 25 лет, поздравляем его с этой замечательной датой!

И тут я вспомнил, что сегодня 6 декабря 1959 года, и что 25 лет это как раз мне. Я поднял свой граненый стакан и, сделав первый глоток, понял, что это спирт, подкрашенный вином. Я посмотрел на командира:

— Я же на вахте...

Он понял мой взгляд и сказал громко и великодушно:

— Алик поведет, отдыхай! День рождения все же...

Не раздеваясь, не снимая канадки и сапог, надвинув поплотнее шапку на голову, засовываюсь на мое штурманское спальное место тут же в отсеке. Короткий сон, еще одна вахта, еще сон и, казалось проспал меньше минуты, услышал голос матроса:

— Товарищ старший лейтенант, вас штурман просит.

Ногами вперед в отверстие двери протискиваюсь в проход отсека, иду в центральный. Алик уже наверху, кричит мне прямо в открытый люк:

— Поднимайся сюда, сало пошло.

Я и сам заметил, что лодку уже не качало, а так, просто баюкало. Поднялся на мостик. Действительно «сало». Когда приближаешься к кромке льда, первое, что видишь — это подмороженная вода. Она еще не лед, но уже загустевает и становится как сало, ветер уже не рвет с нее пену, волны еще большие, но покатые, гладкие. Идешь сначала в сале, потом начинаются «блины» — отдельные льдины, потом они становятся все гуще и наконец входишь в лед.

По всей видимости, мы с Аликом молодцы, поскольку прямо по курсу первыми видим тральщик, приданный нам в сопровождение. Мы знаем, он должен нам помогать в выполнении задачи, хотя придан скорее для моральной поддержки, поскольку ни спасти нас, ни помочь чем-либо ни этот корабль, ни какой другой не сможет, если что случится подо льдом. Это нам всем до самого молодого матроса ясно. Но никто об этом не задумывается, и мы радостно отмечаем — первый, пусть самый простой, этап нашего плавания закончен.

— Это надо отметить, — говорит командир.

Ему лет тридцать пять — тридцать шесть, он в звании капитана второго ранга, опытный, совсем седой.

— Будем подходить к тральщику, — продолжает он.

Меня это радует, можно сходить в теплый чистый гальюн, помыться, побриться и вообще почувствовать себя как на базе. Но радость моя омрачается всплывшей в памяти строчкой из секретного приказа-задания на плавание: «Не подходить к тральщику». Теперь я уже не помню, было ли там сказано: «Ни при каких обстоятельствах» или «без крайней необходимости». Но наш кэп немедленно пренебрег указаниями штаба флота и начал маневрировать во льду, чтобы пришвартовываться к тральщику. Тот, кто писал нам инструкцию, был не дурак. Он наверное знал, что во льду швартоваться сложно и что корабль, особенно сигарообразная лодка, не будет вести себя так, как в чистой воде. Мы убедились в этом немедленно. Лодка своим острым форштевнем тут же пропорола корму тральщика, сделав ему пробоину сантиметров двадцать шириной и метра два длиной. Хорошо, что эта часть кормы тральщика нависает над водой и в пробоину не пошла вода. Мы могли его утопить. Командиров, однако, эта небольшая неудача не смутила, и они продолжали маневрировать, пока не пришвартовались друг к другу.

Команде лодки, кроме вахты, было разрешено сойти на тральщик. Все радовались, знакомились с экипажем, смотрели кино и вернулись на лодку только к ужину.

Всю ночь мы били зарядку — заряжали аккумуляторные батареи, а наутро началось первое подныривание под лед. Мы, конечно, готовились к плаванию подо льдом и прочли все имевшиеся на флотах в то время наставления. Помню указания, как надо всплывать из-подо льда: «Лодка из подводного положения должна создать дифферент на корму и всплывая пробить лед форштевнем, образовать полынью и затем уже, отработав назад электромоторами, всплыть в полынье так, чтобы не повредить рубку». На берегу, на базе, этот маневр казался возможным. Во льдах мы сразу поняли, что писавший наставление представления не имел, как в кромешной тьме, подо льдом найти эту полынью, пробитую форштевнем, в масштабах океана — просто лунку, подобную той, что просверливают рыбаки в озере. «Может быть, есть естественные полыньи», — подумал я, недаром же нас снабдили секретным новым прибором — эхоледомером. Прибор был простенький, но важный в нашем плавании, и его тоже нужно было испытать. В отличие от стандартного эхолота, определявшего глубину под килем, прибор показывал толщину льда над лодкой.