Вокруг Света 1996 № 07 (2670) - [5]

«Это паранойя», — подумал я.

— Минотавр — проклятие богов, — возбужденно продолжал Патрик Фор.

— Он стал причиной гибели Миноса и его царства. И он не был убит Тезеем, иначе как объяснить все беды, свалившиеся на Крит и его жителей? Я не удивлюсь, если и поныне Минотавр гуляет на свободе...

— Но его же легко узнать, — неуклюже попытался возразить я.

— Вы забываете, — многозначительно сказал француз, — у Минотавра человеческий след!

Дом человека

На следующий день я уехал в Ретимнон — очаровательный городок на берегу моря, в 80 километрах к западу от Ираклиона. Остановился в одном из отелей на набережной, носящей имя Элефтериоса Венизелоса — человека, посвятившего свою жизнь освобождению Крита. Эта длинная набережная выводит к старому венецианскому порту, где всегда царит дух изысканного греческого чревоугодия. Вся свободная площадь — от обшарпанных фасадов старинных домиков до воды с качающимися лодками — заполнена ресторанными столиками. Туристам оставлен лишь узенький проход-западня, в котором метрдотели, сменяя друг друга, выступают в роли змеев-искусителей. Мой карман никогда не был отягощен драхмами, и поэтому, чтобы не поддаться соблазну присесть за столик и отведать лобстера, осьминога или еще какую-нибудь морскую диковинку, я поспешил юркнуть в ближайшую пустынную улочку. Здесь пахло морем и замшелой древностью.

Старый Ретимнон можно пересечь минут за десять. Поток праздных туристов, текущий от венецианского порта, мимо фонтана Римонди, мимо минарета Нератцес, вверх по улице Андистасюююсиос быстро выносит на обочину Старого города — к православному храму Четырех Мучеников, что стоит напротив пустующего «Макдональдса». Тысячелетие за десять минут. Я повторял этот маршрут не раз, иногда отрываясь от людского потока и задерживаясь то у стен Фортеции — венецианской крепости, стоящей над городом, — то у подножия тридцатиметрового минарета. Критское солнце жгло уцелевшие символы истории, я же вглядывался в лица островитян, в их подернутые тайной грустью глаза, тщетно пытаясь понять, откуда в этих людях столько внутренней силы, столько терпения и достоинства, чтобы пережить все лихие времена, растянувшиеся не на годы — на столетия, и сохранить верность себе и собственному выбору...

Вечером, в одном из тихих переулков, недосягаемых для критских «рокеров» (впрочем, абсолютно безобидных) я попал «в сети» раскинувшегося под открытым небом ресторанчика. Напротив, за одним из столиков сидел почтенный — лет восьмидесяти — седобородый критянин в национальной одежде. Ярко-синяя жилетка, забавная, с кисточками, шапочка, галифе, сапоги — этот наряд был вынут из старого сундука скорее всего для того, чтобы придать местный колорит какому-нибудь приему в отеле или обеду в ресторане. Перед критянином стояла бутылка вина — отработав днем, старик отдыхал. Поймав мой взгляд, он привычно улыбнулся и заговорил по-английски:

— Откуда ты?

— Из России.

— Русия? — удивился старик. — Русия! — критянин обрадованно протянул мне руку. — Меня зовут Николаос.

Я воевал здесь. Партизанил...

Я подумал, что вряд ли старый Николаос произнес бы эту фразу, окажись рядом с ним англичанин, француз или, тем более, немец. И вновь таинственное духовное родство двух непохожих народов сделало нас в одно мгновение друзьями. Мы выпили за Россию, потом за Грецию.

— Ты понимаешь, — наклонялся ко мне критянин, — мои дети уже родились на свободном Крите, и внуки тоже, и правнуки... Ты понимаешь?

Кажется, я понимал. За два последних тысячелетия в истории Крита не было и пятидесяти лет подлинной свободы! Рим, Византия, арабы, венецианцы, турки. Менялись империи, менялись владыки, менялись законы жизни. Глядя в глаза сидевшего рядом критянина, я словно погружался в прошлое, ощущая себя ныряльщиком, пересекающим теплые и холодные течения, светлые и темные полосы. И чем глубже я погружался, тем чаще вспоминал чудака-француза и его последнюю фразу: «У Минотавра человеческий след»...

Взгляд Николаоса был спокоен и чуточку насмешлив. Этот старик, похоже, знал тысячелетнюю тайну Крита, но — или был слишком немногословен, или не хотел лишний раз тревожить прошлое.

Почему народ, испытавший столько горя, сохраняет архитектурные знаки своих завоевателей? — допытывался я.

— Память все равно не уничтожишь, — уклончиво отвечал Николаос. — Говорят, время — самое лучшее лекарство. Только этого лекарства требуется слишком много...

Турецкое владычество продолжалось на Крите без малого 270 лет, предшествовавшее ему венецианское — почти 450! Но свой выбор критяне сделали задолго до того, как в 1204-м островом завладели крестоносцы и продали его венецианцам. Первые византийские храмы появились на Крите еще в середине первого тысячелетия...

— Что же все-таки помогло выстоять? Вера? Православие?

— Вера и церковь давали опору. Без нее наш маленький народ вряд ли уцелел бы. Но опора полезна тому, кто сам не хочет опускаться на колени...

Николаос улыбался. В его темных глазах оживало прошлое иного, дохристианского Крита. Слабой тенью пробегали воспоминания о дорийцах и ахейцах, пришедших на остров более трех тысячелетий тому назад. Встретившие их тогда люди жили непонятной жизнью: они не умели обрабатывать железо, зато строили дворцы; они могли воевать, но предпочитали относиться к чужестранцам как к друзьям. Вскоре от их прежней жизни почти ничего не осталось — разве что названия городов и тот странный свет, к которому тянулись пришельцы в своих безуспешных попытках воспроизвести доставшиеся им в наследство тончайшие украшения, вазы, статуэтки. Не этот ли печальный свет я видел в глазах старого критянина в Ретимноне?..