Вокруг Света 1992 № 09 (2624) - [25]

Мы встали на тропу в молчании. Первой его нарушила Люси, она бросилась к Мельмуту Киду, умоляя его вполголоса о чем-то. Неохотно он позволил ей повернуть назад. Несколько минут спустя она присоединилась к нам, но кобура на ее бедре была пуста. Через какое-то мгновение прозвучал одинокий выстрел, и мы знали, что Чарли навсегда избавился от адских тягот стоянок и снежной тропы.

А соперники, желая окончательно утвердить свое превосходство, шли до поздней ночи, и нам не удалось их догнать. К концу следующего дня повторилось то же самое; только к вечеру третьего дня добрались мы до их лагеря. Но, как и прежде, они не выказали никакого удивления, хотя внимательно оглядели нас и заметили отсутствие Чарли. Мы со стыдом восприняли это, но ни единым словом ни один из нас не выказал подлинных своих чувств. Изо дня в день, сталкиваясь лицом к лицу с жестокими испытаниями, мы подвергались пытке. Как ни был тяжел наш труд, тяжелее было сопротивляться всепоглощающему желанию отдохнуть. О, этот бесконечный, утомительный, тяжкий путь! Что бы я ни дал, лишь бы хотя бы на день перестать двигаться! С какой завистью вспоминались мне скучные и ленивые дни детства. Я даже завидовал Чарли. А из зависти вырастало желание умереть. Чаще приходила мысль разнести выстрелом череп, и чтобы настал мир и покой, которого я так жаждал. И впервые я осознал страшный смысл строк

Лонгфелло:

Тишь и покой в пучине морской,

Глубины не знают зари.

Шаг один, и все, с концом,

Всплеск и мрак... пузыри.

На протяжении этих томительных дней тяжкой работы, сопровождаемой монотонным скрипом железных полозьев и бесконечным плюханьем снегоступов, эти строки вновь и вновь прокручивались в моем сознании. Одна великая жажда, захватившая греховная страсть удерживала меня от того, чтобы вытащить револьвер. Да и я не один, все мы находились почти в состоянии бреда и точно пьяные, шатаясь и пуская пузыри, брели вперед. Все, кроме Мельмута Кида и Люси, даже сейчас их стойкость кажется мне сверхчеловеческой. Они без жалоб переносили не только собственные страдания, но и в делах тянули двойную лямку — в готовке пищи, разбивке и свертывании лагеря. К тому же наши страдания усугублял дикий холод. Две недели термометр стоял за пятьдесят градусов ниже нуля; восемь дней было ниже шестидесяти, а затем ртуть упала ниже семидесяти пяти по Фаренгейту. При такой температуре наш единственный прибор замерз; отныне мы не могли определить, на сколько градусов похолодало. Лица наши стали темно-багровыми и от мороза покрылись большими струпьями, ноги от долгого хождения в снегоступах беспрестанно горели, ступни превратились в сплошные язвы. Собаки одна за другой выходили из строя. Из пяти дюжин едва ли осталось двадцать. Так не могло продолжаться вечно, но однажды утром преследуемые нами повернули в сторону от реки на небольшой приток слева. Погоня подходила к концу.

День пути привел нас к развилке, где мы и разбили лагерь. Чтобы они не ускользнули от нас в темноте, было установлено тщательное наблюдение. Рассвет снова застал нас в пути. Теперь мы находились возле Больших Скалистых гор, вблизи хребта, и овраг перешел в ущелье. Лес стал редким, ибо мы подошли к границе лесной зоны. Чувствуя, что цель близка, мы осмотрели ружья и приготовились к заключительному броску. Еще один день мы прокладывали путь сквозь мороз и снег, а едва опустилась ночь, увидели конец ущелья. Легко представить наше удивление, когда наши соперники кинулись к водоразделу и принялись топорами пробивать слежавшийся снег, расчищая дорогу себе и собакам. Прочь полетели наши снегоступы, в руки были взяты топоры. Ни о какой стоянке не могло быть и речи, наша цель была где-то совсем близко.

Два часа спустя, когда взошедшая луна посеребрила снег, мы наконец выбрались наверх и оказались на ровном плато, которое окружали величественные вершины, мрачные и надменные в своем белоснежном великолепии. До сих пор направление движения было очевидным, но теперь, когда первая партия пошла по компасу, мы стали намеренно останавливаться и снова пускаться в путь, делая вид, что тоже сверяем маршрут с показаниями компаса. Мы с таким искусством играли в эту игру, что до самого конца наши соперники верили, что Человек с Востока посвятил нас во все, и так и не узнали о нашем полном неведении относительно места нахождения сокровищ. Эта ночь была великолепной и какой-то призрачной — полярное безмолвие накрывало нас, как пологом, яркий лунный свет делал снег мертвенно-бледным. Мороз стоял свирепый, каждый вдох пронзал легкие, как ножом, лица наши покрылись инеем. И, невзирая на все наши муки и безмерные несчастья, звезды сияли безмятежно и даже ликующе — они танцевали и прыгали, как всегда делают в жестокий мороз.

Внезапно в самом центре плато те прибавили скорость, пустив собак в галоп. Схватившись за ножи и пистолеты, мы по их примеру один за другим также ринулись вперед. Было что-то роковое в этом последнем рывке гонщиков, охваченных жаждой золота в тысяче миль от рубежей цивилизованного мира, в самом сердце затерянных северных земель, мчащихся сломя голову. Но в самый разгар гонки мы неожиданно затормозили на краю бездны. Перед нами предстала ужасная картина. Мы стояли на краю огромной дыры шириной, наверное, футов триста, уходившей вниз до самого плоского дна, и глубиной в тысячу метров. Стены ее падали отвесно, за исключением одного места на противоположной стороне, где эрозия и, по-видимому, сильный оползень разрушили вертикальный обрыв. Яма была похожа на гигантский стакан для игорных костей, и в довершение иллюзии на дне ее были видны пять огромных каменных блоков — нет, Бог мой! — это были кости! И на них отчетливо можно было различить выпавшие «дьявольские тройки»!