Вокруг Света 1991 № 10 (2613) - [6]

Я сейчас уже не могу вспомнить, как, блуждая в прохладном сумраке зарослей, оказался на берегу речки, что питала сеть поливных каналов за околицей деревни. Стоя у границы горячего прибрежного песка и густых изумрудных теней, я увидел девушку, выходящую из воды прямо на меня. Солнце било ей в спину, позволяя разглядеть лишь четкие контуры ее темного и плотного тела. Ноги вызывающе шлепали по искрящейся воде, словно топтали пригоршню драгоценных камней.

На темном овале лица сверкнули в улыбке зубы, как гирлянда из мелких белых цветков жасмина. Не сразу узнал я в этой открытой, уверенной в себе богине дочку Сомасундарама — Нандини. Бе голова была гордо поднята на круглом стебле крепкой шеи, глаза смотрели без смущения прямо на меня. Полоса мокрой синей ткани застывшей волной облегала грудь и бедра. Ее маленькие ножки крепко упирались в землю, а походка была легкой и грациозной, как у дикой кошки. Нет, все-таки она мало походила на небожительницу, как показалось мне вначале. Скорее ее праматерью были смуглые боги леса и подземного царства, где хранятся зерна колдовских трав и россыпи драгоценных камней. Под падающими сбоку лучами солнца ее глаза приобретали густо-коричневый цвет, как вода глубоких лесных затонов, обрамленных черным камышом. Веки и мочки ушей просвечивали алыми прожилками.

— Мое имя Нандини или Нанди — означает «Приносящая радость», — сказала девушка. — Я никогда раньше не видала таких молодых риши, — добавила она. — Говорят, в городах женщинам предписано носить длинные одежды, ежедневно совершать омовения и запрещено говорить с посторонними.

— Не знаю, как в городе, — пожал я плечами,— а у нас юные девушки вообще носят только кожаные пояски, к которым прикрепляют широкие листья банана. Когда листья высыхают, они просто заменяют их новыми.

— Боюсь, что мы мало походим на безупречных городских красавиц. — С улыбкой смущения Нанди стала разглаживать смуглыми ладонями складки мокрой ткани на своих крепких бедрах.

Я почувствовал головокружение. Ни о каком городе не хотелось и думать. Я был совершенно счастлив, заново открывал свой мир, учился принимать его щедрые дары. Совершенно не помню, что делал первые дни, вернувшись в лес, — все заслонил образ Нанди. Я мысленно рисовал картины нашей будущей любви и уже видел, как мы рука об руку путешествуем по бесконечным дорогам среди гор и лесов, как я учу Нандини искусству ощущать дыхание жизни.

То, что она была где-то далеко в деревне со своими родителями и что я сам понятия не имел, как же стать риши, меня, насколько помню, совершенно не смущало. Почему-то я был уверен, что моя судьба решена. Вся будущая жизнь представлялась мне, как прямое широкое русло равнинной реки, текущей на восход солнца. Что могло помешать моему пути?

Приходя в деревню, я с некоторым сочувствием смотрел на занятых повседневными заботами крестьян. Мне стыдно вспоминать, но я быстро свыкся с положением молодого мудреца. Не надо было заботиться о пропитании — Сомасундарам следил за тем, чтобы, когда бы я ни пришел в деревню, для меня всегда был готов запас провизии. Крестьяне почтительно кланялись мне на улице, оказывали мелкие знаки внимания. Я не очень утруждал себя размышлениями о возможной плате за такой почет и уважение. Однако во время одной из моих прогулок с Сомасундарамом по деревне пришлось задуматься и об этом.

Был вечер. Дневная жара несколько спала, и последние лучи солнца пронизывали острыми стрелами щиты слоистых облаков. На душе у меня было спокойно и чисто, как в пруду с белыми лотосами. На Сомасундарама окружающая красота навеяла глубокую меланхолию, и, оставшись со мной наедине, он начал сетовать на судьбу:

— Люди утратили разум. Каждый думает только о себе, забывая о том, что община сильна единством всех ее членов. — Сомасундарам с грустью указал на повалившийся забор, охраняющий посадки риса от диких кабанов.

— Прошел уже месяц, а никто не чинит, надо чистить поливные каналы, которые стали заболачиваться, — не могу собрать людей. Недавно сосед у соседа вывез с поля пять снопов сахарного тростника. Бессмысленное мелкое воровство — за это мы забрали у него три мешка риса. Люди не хотят работать, не могут договориться о честном обмене, предпочитают воровать. Купцы в городе, видя крестьянина, пытаются взять двойную цену, торгуются, как бешеные. Раджа не хочет или не может навести порядок на базаре и на дорогах. Командиры отрядов, призванные нас охранять, ездят по деревням и попросту грабят, угоняют скот, увозят красивых девушек. Никто не заступается за обиженных — каждый думает о своем благополучии, а не о справедливости. Бели в нашу деревню придут разбойники, то все мои односельчане запрутся в домах и будут молить богов, чтоб ограбили соседа, а не его. Большая беда в том, что мы перестали верить друг другу — распадаются наши общины, рушатся семьи, дети презирают отцов, отцы не несут ответственности за детей. Все говорят о грядущей великой беде, но никто ничего не делает для спасения. Деревни отдают шестую часть урожая в столицы царств и знать не хотят, кто правит, кто сражается на границах. Лишь бы их не задела война. Но я-то знаю, что мир не вечен. И не ясно, кто унаследует престол в Хастинапуре...