Вокруг Света 1990 № 04 (2595) - [9]

Каждый родник носит имя мастера, создавшего его на свои деньги. Обычно на подобное благородство людей чаще толкает возраст и желание оставить что-то после себя: «Аллах увидит, а люди вспомнят».

В Табасаране «просто так» строят и мосты, и дороги.

Около селения Улуз я видел мост, возведенный безо всякой техники и казенных средств, «просто так». Люди собрались, соединили свои руки, и получилась своя стройка. Теперь там узкая арка, под которой глубоко внизу бьется, пенится река. На склонах — тоже внизу — деревья, целый лес. У края моста стоять страшновато: под рукой нет парапета. Лишь бордюрный камень виднеется в пыли, а за ним пространство...

— Тьфу, тьфу, тьфу, машалла! Хорошо, что у нас такие люди, которые работы не боятся,— не раз повторял Мугутдин...

А вот чего нет нигде в мире, так это моста, что я видел неподалеку от селения Кужник,— к нему не прикасалась рука человека! Впрочем, что-то похожее, говорят, есть в Америке. Но не то.

К табасаранскому естественному мосту добраться сложно, и, если бы не учителя из кужникской школы, я бы ни за что не нашел дорогу. Наконец за третьим, кажется, поворотом оказались у обрыва, перед узкой террасой. Все бы ничего, но «дорога» была с двойным уклоном: вниз и вбок. А там глубоко-глубоко вдали виднелась река.

В конце «дороги» — поляна, на ней мы оставили свой «уазик» и дальше пошли пешком. Грабы и буки нависли над тропой, прохлада леса скрашивала наш путь по выбитой каменистой земле, сплошь усыпанной прошлогодними буковыми орешками. Кругом грибов видимо-невидимо — опята, моховики. Но кавказцы грибов не признают, «ухо шайтана» зовут они их.

Нам нужно было спуститься в ущелье, перейти реку и подняться на другую гору. В отдалении виднелась изящная арка, висящая над долиной, это и есть Кутакский мост, к сооружению которого человек Действительно не имеет никакого отношения.

Тропа как змейка, поворот за поворотом, все ниже и ниже... Около реки сыро, под ногами чавкает, кругом трава в рост человека. В реке копошился водяной воробей, черный, мокрый, увидел нас и шмыгнул за камень. Перебравшись по поваленному дереву через реку, очень быструю и прозрачную, пошли дальше. Тропа резко взмывала вверх, пришлось карабкаться, а в двух местах — совершенно отвесные стены, метра три высотой, стояли на пути. Цепляясь за уступы, мы кое-как поднялись, и тогда перед нами открылся вход в пещеру... Я не случайно столь подробно говорю о «дороге» к мосту. Эта «дорога» зовется тропой Хаджи Мурата, того самого, знакомого со школьных лет.

Он скрывался в этой пещере. И пещера тоже зовется его именем... Небольшой зал, полумрак и стойкий запах прелых листьев. В углу, перед входом, чья-то могила.

От пещеры нужно пройти метров двести, чтобы почувствовать, как могут дрожать ноги. Сказывается высокогорье, с непривычки не. хватает воздуха — этим как-то себя успокаиваешь. Но причина-то иная — естественный мост, по которому надо пройти.

Ширина Кутакского моста метра четыре-пять, длина пятьдесят три, а высота — не знаю. Где-то в глубине слышится ручей, его обступает лес. Я смотрел на него и ничего не видел, кроме моста, узкой тропы через пространство, на которую все-таки очень хотелось ступить.

«Если пойду строго по оси, пройду»,— подумал я, и ноги сами понесли вперед. А кругом все то же пространство, наполненное лесом, небо и солнце... И что-то твердое под ногами. Больше ничего... Семьдесят третий шаг я уже делал по склону другой горы.

Табасаранская природа и очень однообразна, и очень многолика. Лес и горы. Но разный лес и разные горы. Всюду разные. У селения Вечрик, например, склоны пологие, там разбиты сады. Но таких пологих участков в Табасаране все-таки мало.

Селения тоже и похожи, и не похожи: где-то дома скучены на обрывистом пятачке, где-то разбросаны по склону, как в Хучни. Дома, как правило, двухэтажные, с покатой крышей, все под шифером. Глинобитных плоских крыш я не видел. Отжили они свой век. Дома в окружении садов... Какая же благодатная здесь весна!

Во дворах — хозяйственные постройки. Добротные, ухоженные, хотя сложенные из нетесаных камней, но сделаны основательно — горцам обычно не до красоты и изящества. Только пожив в этих суровых местах некоторое время, начинаешь понимать и принимать какую-то особую суровую красоту здешних дворов.

Резко заметна разница в садах — частных и казенных. Частные убраны, а в казенных — густо лежат под деревьями перезрелые яблоки и груши. Коровы лениво жуют их, а овцам уже не до них, они пасутся неподалеку и глазом не ведут в сторону садов.

Не только в Вечрике (что в переводе означает «Яблоневый дом») переспелые совхозные сады. И в других селениях, и в других совхозах. На мое удивление всегда следовал один и тот же ответ: «Девать некуда. Не вывезешь».

Выращенные, а по сути невыращенные, кабачки, патиссоны, сливы оставались на щедрой горской земле.

— Третий день в совхозе нет ни литра бензина. Стоим,— в один голос заговорили люди. Они собрались в тени дерева, около конторы совхоза (он, как на грех, назывался «Восход»), когда узнали, что приехал гость из Москвы. Третий день сидели люди и молчали — жаловаться было некому. Районное начальство знало, что едва ли не во всех хозяйствах ждут горючее, но его взять неоткуда, а в Табасаране не производят. — С фермы молоко вывезти не на чем...— бросает подошедший человек и замолкает: видя мое недоумение, он понимает, что я не Госснаб и не Госплан и ничем не смогу помочь.