Вокруг Света 1990 № 04 (2595) - [8]

Табасаранов на свете всего десятки тысяч, микроскопические доли процента от населения планеты. Но не численность возвеличивает народ, каждый народ велик, каждый уникален.

Еще сто лет назад на территории Российской империи проживало почти двести разных народов, сейчас их немногим более ста.

Единственная дорога когда-то связывала Табасаран с остальным миром. Дорога как дорога, таких в Дагестане было немало: на ней не всюду разъезжались две арбы,— вела она из Дербента и в Дербент. Путь недалекий, сорок километров.

Но то был всегда очень далекий путь, потому что проходил в горах, где километры мало что значат, где дорога измеряется иначе: спусками, подъемами, поворотами, перевалами и снова спусками.

Перед въездом в Хучни, там, где узкое ущелье и где проезжавшая арба всегда прижималась к скале, чтобы не сорваться в реку, на уступе горы с давних времен стоит сторожевая башня. Серая, сумеречная даже в полдень, башня великолепно сохранилась, как память о предках табасаран.

Я подолгу рассматривал башню... Есть легенда, что когда-то в ней жили семь братьев и одна сестра. Однажды подошли враги, но пройти в табасаранские земли они не смогли. Штурм башни следовал за штурмом — как волны откатывались враги. Но... сестра увидела их предводителя и полюбила его. А любовь, как известно, безрассудна. Словом, сестра предала братьев.

Там, внизу, у дороги, и похоронена сестра. И каждый прохожий табасаран плевал или бросал камень на эту могилу. Предательство было высшим грехом в горах, и об этом знал каждый.

Теперь в поселок Хучни — столицу Табасарана — провели современную дорогу. Могилы сестры больше нет. Ее подмяли бульдозеры. Проклинать стало некого. И — предательство уже не грех, за него не убивают.

— Традиции, традиции, что от них осталось? — не раз повторял мой очень гостеприимный, добрый Мугутдин Ильдарханов, у которого я нашел приют.

Мугутдин — крепкий мужчина, почтенного вида и возраста, он родился и вырос здесь, среди гор. Всю жизнь отдал Табасарану. Как и все горцы — невысокий, но коренастый; у него седая голова и (запоминающиеся) черные горящие, почти юношеские глаза. Я всегда терялся, как его называть — на «ты» или на «вы»?

Замкнутый человек. Несколько раз я пытался заговорить с ним о традициях, и каждый раз он уходил от разговора. Лишь позже, гораздо позже, я догадался, в чем дело.

Горцы, как известно, гостеприимство довели до абсолюта. В каждом доме лучшая комната, устланная коврами,— для гостя. Хозяин ребенка так не накормит, как гостя, последнее отдаст. Гость видит это, но должен молчать.

Конечно, гостей сюда хаживало издалека раньше — впрочем, как и ныне,— немного. Очень немного. Из самого же Табасарана лишь несколько человек знали, где в Дербенте базар. Особой нужды не было.

Мужчины в Табасаране ценились не за юмор, не за ремесло и даже не за умение вести хозяйство. Если у мужчины хороший кинжал, то это был хороший мужчина, настоящий мужчина. За особую любовь к холодному оружию табасараны очень почитались на Кавказе! Их приглашали, когда требовалось искусство воина. С ними всегда очень считались, не спорили, ибо аргументы в любом споре у молчаливого табасарана были в высшей мере убедительными. Почему? Пустой вопрос...

Но вот откуда у этих суровых людей такая добрая традиция гостеприимства? По-моему, возможен только один ответ: гость — пришелец из другого мира.

Меня тоже встретили по-доброму. Очень гостеприимно. Магомед Тагирович Юнусов — истинный кавказец и не по обязанности первого секретаря райкома партии говорил о районе, словно о родном человеке. У него я и познакомился с Мугутдином Ильдархановым. Но поначалу наше общение носило официальный характер — ко мне присматривались. Все-таки человек из Москвы. Ну и что, что предки из Дагестана? Московские визитеры Табасаран не жалуют. Да и знают ли вообще в Москве о Табасаране?!

Лишь когда я рассказал о себе, о своей семье, что-то незаметно потеплело в наших отношениях: я почувствовал себя гостем, а они хозяевами.

— Природа у нас замечательная,— не раз говорили мне в Хучни.— Вторая Швейцария.

Признаюсь, трудно сравнивать, первую-то я никогда не видел. И никто в Хучни ее не видел, но о Швейцарии говорит каждый, значит, в их представлении все прекрасное соотносится с Табасараном.

...От Дербента трасса идет по сухой степи, через пологие предгорья. Земля унылая, пустая, скучная, высушенная. Не земля — серая глыба. Лишь низкие жесткие колючки, звенящие на ветру. А ветры дуют день и ночь — море рядом.

Потом пошел затяжной подъем, дорога приподнимается и словно сбрасывает пустые окрестности: за перевалом показываются селение, кустарники, деревья с пышной кроной — грецкий орех, пастбища-поляны шли вперемешку с распаханными полосами. Так начинается Табасаран.

Дожди летом редко балуют табасаранские земли. Оросительных каналов нет, да они и не нужны. Поля и виноградники столь малы, что им хватает едва заметного ручейка. Кое-где прямо из горы вытекают, выбиваются наружу родники.

Придорожные родники — архитектурные украшения Табасарана. Нигде они не повторяются, хотя и похожи друг на друга: выложенная камнем стена, труба, выводящая воду, и длинное каменное корыто — водопой для скота. Все просто, как в самой природе.