Вокруг Света 1989 № 07 (2586) - [20]

— Рома! — что есть силы заорал я.— К тебе посетитель!

— Ну что шумишь! — донеслось с озера.

Однако короткое время спустя Роман появился, неся связку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он принялся одергивать латаную выцветшую штормовку, опустил рыбу на мох,— Вы ко мне?

— Дедушка умирает,— сказала девочка.

— Где? — почему-то спросил Роман: — Гм-м...

— Там...— девочка неопределенно махнула рукой в сторону тундры.

— А что с ним? — осведомился Роман.

— Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.

— И давно?

— Третий день.

— Хорошо,— кивнул Роман. (Хотя что тут могло быть хорошего?) — Сейчас соберусь.

Я юркнул вслед за ним в палатку.

— Ты это серьезно?

— А ты как думал...— Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом еще встряхнул, высыпав облако пыли и луковой шелухи.

— Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, ничего и нет.

— Кое-что найдется...— Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул в пустой рюкзак.— Первая помощь. Хотя вряд ли от нее будет толк. У деда верней всего инсульт.

— Так какого же?..— начал я, но осекся, поймав негодующий взгляд Романа. Я выбрался из палатки и подошел к девочке: — Далеко до твоего дедушки?

— К вечеру придем.— Раскосые глаза девочки смотрели словно сквозь меня, ничего не замечая, и от этой беспристрастности делалось как-то не по себе.

— Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами пришлют лодку,— на всякий случай соврал я: мотодору мы ждали только послезавтра утром.

— Завтра вечером доктор вернется.

— Почему— «доктор»? Мы же вдвоем...

— Ты не пойдешь.

— Вот как? И кто же мне запретит? — возмутился я.— Ты слышал, Рома, что заявляет это дитя? Я — не пойду!

Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид доктора был сосредоточенный, целеустремленный, внушительный. Он строго поглядел на девочку, кашлянул, произнес:

— Гм-м, а, собственно, почему?

Я было решил, что спор окончен, но девочка покачала головой:

— Нет, нельзя. Пойдешь ты один.

— Ну что ж, Вова...— сдался доктор.— Придется тебе подождать меня здесь.

— Да что мне тут одному делать-то? — уже вслед им крикнул я в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно остановилась.

— Лови рыбу,— посоветовала она, обернувшись.

— Какую? Сяторей — не рыба,— вспомнил я и пнул ни в чем не повинных щурят, лежавших на земле.

— Зачем — сяторей? Харьюз лови в речке.

— Ха! Если бы! Не ловится хариус.

— Будет ловиться! — пообещала девочка.

Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю лишь для того, чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжелых, отливавших всеми цветами радуги хариусов. К возвращению Романа я приготовил царский ужин: копченый во мху хариус. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь ямку, разводишь в ней костер. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху — два куска дерна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа — и от рыбного копченого духа начинает кружиться голова...

Роман вернулся в сумерках, один, без провожатых. Был он задумчив и несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин оценил и, смолотив с десяток хариусов, обмяк, отошел, разговорился.

Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на борту мотодоры, и кое-какие детали, возможно, упустил, однако суть услышанного в тот вечер изложена в целом правильно. Это подтвердил, прочитав мои записи, и сам Роман. Хочу заметить также, что после редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых «живописных» деталей не прибавилось.

Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман Тимофеевич Алексеев.

Сиртя

Доктор шел за девочкой и сначала было пытался заговорить с ней, но она отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать вопросы пропало: шли быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась все ощутимее.

Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки. На ней была легкая просторная паница (Верхняя женская куртка у ненцев.) до бедер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок темно-коричневого и белого меха. В швах паницы покачивались вшитые разноцветные суконные лоскутки. Такие же суконные полоски, только красные, словно лампасы, украшали ее широкие штаны. Штанины были заправлены в пимы — легкие, мягкие, настоящие сапожки-скороходы, под которыми ягель почти не проминался. Пимам доктор прямо-таки позавидовал: его собственные резиновые сапоги, приобретенные перед самым отъездом, утяжелялись с каждым километром и, что самое неприятное, начали сбивать пятки.

Пора сделать и привал, думал Роман, но, глядя на воздушную поступь девочки, короткие косички, подпрыгивающие в такт ее шагам, шел и шел следом, почему-то стесняясь собственной усталости. «Черт знает что,— бормотал себе под нос Роман, поглядывая на часы,— уже скоро полдень, идем три часа, а этой пигалице хоть бы хны».