Вокруг Света 1989 № 06 (2585) - [33]

Тыпыхкак поразил нас на обратном пути. Когда мы уходили с Ратманова, весь Берингов пролив и оба его берега, советский и американский, погрузились в плотный тяжелый туман. Видимость 10—15 метров, старенький шлюпочный компас безбожно врет. Направление на бухту Пуутын взмахом руки указал старпом пограничного сторожевика, и Тыпыхкак повел байдару. После пяти часов напряженного хода (боялись быть раздавленными каким-либо судном) байдара сквозь клубящийся туман вошла точно в горло бухты.

Но охотнику недостаточно хорошо чувствовать погоду, море и берег; он должен разбираться в повадках морских животных, уметь предугадать их поведение во время охоты — ведь голодный «проходной» морж возле Сиреников ведет себя совсем иначе, чем сытый его собрат вблизи Аракамчеченского лежбища. К тому же все морские звери Берингова пролива — великие странники. Дважды в год они кочуют с севера на юг и обратно, проходя много сотен, а то и тысяч километров, да и ежедневно непрерывно перемещаются, выискивая хорошие кормовые угодья.

Эскимосы считают, что звери, как и люди,— разные: добрые и жадные, смелые и трусливые; у них нет для каждого зверя образа-маски, как у нас (лиса всегда хитрая, волк всегда глупый и так далее). Волки, например, могут быть мудрыми, справедливыми судьями и, напротив, глупыми и жадными, которых легко побеждает не только ворон, высшее животное в мифологии эскимосов, но даже маленькая рыбка — бычок.

Очень уважительно относятся эскимосы к киту-косатке, считая ее мужчиной-охотником. Приметив в море косаток, рулевой байдары сыплет им чай, табак. Зверобои видят в них своих помощников: появление косаток пугает моржей, которые выскакивают из воды, стараются держаться на плаву и становятся легкой добычей стрелков. Сходные даже в деталях способы охоты волков и косаток породили представление о том, что два этих животных, в сущности, одно и то же: зимой косатка превращается в волка, а летом снова надевает свою шкуру. Верили, что оба зверя — это человек в другом одеянии. На косаток не охотились. Мне известны пожилые эскимосы, у которых никогда рука не поднялась и на волка.

Каждый год откладывает в памяти охотника свои особенности погоды, поведения зверей, их распределения в море и бухтах. По всем этим признакам он складывает промысловую картину года, которая поможет принять правильное решение, если условия в какой-то степени повторятся. Ловко и согласованно работают морские охотники. Каждый досконально знает свою роль на байдаре или вельботе; зверобои чувствуют друг друга спиной, по взгляду и жесту товарища понимают, что ему надо помочь, и все беспрекословно подчиняются рулевому, самому опытному человеку в команде.

Охота доставляет эскимосам, как и другим охотничьим народам, самое большое удовлетворение, она и есть их настоящая жизнь. Эти люди живут не для того, чтобы «производить», «выполнять план» и «покорять природу», а для того, чтобы быть самими собой, сохранить свои обычаи, свой взгляд на мир, свою общинную спаянность, редкие по нынешним временам качества.

Женщина не рождает охотника

Эскимосы всегда жили небольшими селениями, лишь центры китобойного промысла, такие, как Наукан, Уназик (Старое Чаплино), Кивак, Аван, Сиреники, объединяли до 200—450 человек. Сейчас только Сиреники остались единственным древним (около двух тысяч лет) живым поселком, из остальных в 40—50-е годы жителей переселили волевым порядком. Приезжее начальство лучше эскимосов знало, где им жить и что делать. Вот и пропадают двести науканцев в выморочном районном центре Лаврентия, а остальные люди этого племени разбрелись по всей Восточной Чукотке. Еще стоят неподалеку от памятника-маяка Семену Дежневу челюсти гренландских китов, бывшие когда-то опорами байдарных сушил Наукана. Еще видны тропинки, по которым смелые охотники возвращались с добычей домой. Еще живы старики, помнящие все тонкости охоты в самом горле Берингова пролива, но уходят они один за другим и некому передать секреты — их дети в большинстве своем уже не охотятся, а покупают мороженую говядину и тушенку. Постепенно забывают они вкус бульона с морской капустой, да и где соберешь ее в Лаврентия или Анадыре?

Молодые охотники приходят сегодня на берег сначала после школы, перед армией, окончательно — после нее, в 20 лет, а это все равно, что в такие годы начинать учиться классическому балету. Вот и нарушают ребята даже основные заповеди: бить зверя только наверняка, не стрелять в сторону поселка и поверх голов команды идущей впереди байдары или вельбота... Раньше мальчиков брали в море с 7—8 лет, постоянно тренировали их, развивая силу, ловкость и смекалку. Тимофей Панаугье вспоминает:

— На детей никогда не кричали и много им на словах не объясняли, а показывали, старались, чтобы они работали вместе со взрослыми. Если ребята проходили мимо работающих, обязательно должны были помочь. Сызмала постоянно упражнялись. Бегали с камнями с берега в гору. Двигались не шагом, а бегом, чтобы все время тренировать ноги. Иногда ночью старший будил молодого, заставлял бежать, а сам палкой в спину упирается и кричит: «Быстрей! Быстрей!» Хорошо подготовленный молодой охотник бежал так, чтобы не чувствовать палки, да еще чтобы старший запыхался и отстал. Много соревнований устраивали, очень любили состязаться. Не пили тогда, ели свою еду, а не макароны. Очень здоровые были.