Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [38]

Иржи едва удержался от мальчишеского желания пробежать вместе со всеми по кочковатому полю.

— На Сантоне нас уже опередили! — вглядевшись, определил он.

— Сантон — это не чешское название? — спросил я несколько расстроенного провожатого.

— Да,— оживился Иржи.— Когда-то холм назывался Паделек. Но об этом забыли даже местные. А Сантоном окрестили его действительно французские артиллеристы. Святой холм значит. С этим местом связан один из центральных эпизодов Аустерлицкого сражения.

Толстой не упомянул об этом в «Войне и мире». Быть может, потому, что случившееся на правом фланге союзной армии совсем не походило на то, что произошло в центре и на левом фланге, где неразбериха и паника привели к катастрофе.

Перед битвой Паделек заняли пехотинцы генерала Ланна. Они разобрали до основания Марианскую часовню, стоявшую на вершине холма с 1776 года, и пустили материал на укрепления. На позицию привезли, кроме легких французских пушек, и тяжелые австрийские, снятые по приказу Наполеона со стен Шпильберка.

Холм атаковала пехота и конница запасного корпуса Багратиона, еще не оправившегося после Шенграбенского сражения и потому оставленного в резерве. Вопреки плану Вейротера именно Багратион оказался ближе всех к наблюдательному пункту Наполеона. Ему пришлось сразу вступить в бой на Оломоуцкой дороге, о чем не было и речи на последнем военном совете. С восточной стороны, от села Тварожны, подступы к Сантону надежно прикрывал картечный огонь противника, и Багратион, разобравшись в обстановке, дал приказ обойти холм с севера. Если бы Сантон пал, Наполеон и его штаб оказались бы в плену у русских.

На Журани заметили штурм артиллерийских позиций в последний момент, столь неожиданной была эта атака. Наполеон направил туда весь свой резерв. После штыковой схватки наступавшим пришлось отказаться от своего намерения, хотя они были близки к тому, чтобы зайти в тыл французам и переломить ход битвы. К тому времени передовые части Наполеона уже овладели Праценскими высотами, сложила оружие колонна генерал-поручика Пршибышевского, а к югу беспорядочно отступали к Затчанским и Менинским прудам колонны австрийца Киннмайера и генерала Дохтурова численностью около 20 тысяч солдат с сорока пушками. Четвертая колонна, где находился в этот момент Кутузов, медленно отходила к Литаве.

Сразу же после сражения французы восстановили часовню на Сантоне, прославляя деву Марию за удачный исход боя.

Когда мы поднялись на холм, дверь в часовню была открыта. Вокруг по оплывшему брустверу расхаживали незнакомые люди в разноцветных мундирах, при шпагах, со старинными ружьями и пистолетами. Под ручку с некоторыми прогуливались маркитантки в пестрых платьицах и кокетливых шляпках. Поодаль дымились костры, поблескивали на солнце солдатские котелки и фляги. В полевой кухне варился общий обед.

К чешской примешивалась и немецкая речь. На Сантоне уже обосновались гости из ГДР. Немецкие соседи каждый год приезжают на Аустерлицкое празднество. Многих Иржи хорошо знал по историческим баталиям в Липске — так чехи называют Лейпциг, где традиционно отмечается еще одно наполеоновское сражение, так называемая «Битва народов» 1813 года.

Большинство приехавших из ГДР были в форме различных полков прусской армии. Но я заметил кое-кого и в русских мундирах. Встретился даже один казак.

— Почему вы предпочли надеть форму русской армии? — поинтересовался я у белобрысого барабанщика.

Он улыбнулся:

— Мои кумиры — Кутузов и Багратион. Поэтому я и сшил мундир российского солдата и считаю за честь носить его.

Барабанщик оказался лужичанином из ГДР Йозефом Шнайдером, давним приятелем Штястны и таким же страстным наполеоноведом.

Обход Сантона мы продолжили втроем. Не прибегая ни к каким справочникам, друзья наперебой объясняли мне, кто из окружавших нас в каком звании, какого полка носит мундир. Йозеф тут же проявил характер: остановил двух долговязых соотечественников в прусских касках с пышным плюмажем.

— По-моему, непозволительно нарушать обычай,— оглядев парней, выговаривал он.— Вы приехали на Аустерлицкое поле в форме, не имеющей отношения к сражению. Ваши мундиры ввели в 1848 году, и стыдно не знать этого!

Парни переглянулись, а потом смущенно объяснили, что здесь они впервые, а мундиры взяли напрокат в театральном гардеробе.

— Мы не на сцене,— возразил барабанщик.— А на поле боя. И тут все должно соответствовать исторической правде!

Ждали бельгийцев. Скоро показались и они. Седой генерал, мой вчерашний собеседник, сердечно обнялся с русским барабанщиком и австрийским гусаром. Грохнула, задымилась малокалиберная французская пушка. Ядро упало метрах в трехстах по склону.

После обеда в окопе разноцветные батальоны отправились в поле. Несколько часов я наблюдал за стрельбой из кремневых ружей. Особенно точно стрелял по мишени Йозеф. Потом Иржи учил меня фехтовать.

— А не пробовали искать в поле клад? — пошутил я, когда мы возвращались к автобусам.

В одном из буклетов я успел прочитать, что на поле боя, если верить живущей в окрестных селах легенде, отступавшие русские кавалергарды зарыли полковую казну. До сих пор, с иронией говорилось далее, хватает любителей покопать аустерлицкую землю.