Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [32]

Но откуда взялся среди них проект дворца в Неборове? Дело в том, что дворец в Неборове принадлежал Михалу Радзивиллу, а его жена Елена, урожденная Пржездзецка, была любимицей Екатерины II и дамой двора Ее Величества, часто ездила в Петербург и там познакомилась с Кваренги, дала ему рисунок своего дворца и заказала проект переделки.

Провожая меня, Марек Квятковский предложил зайти в здание Кордегардии, связанное с еще одним его открытием. В чем оно состояло, честно говоря, я не уловил и не успел переспросить — он ввергал меня уже в новую волну идей... Я не успел даже опомниться, как Квятковский втолкнул меня в сводчатое помещение. Все смешалось: в Кордегардии во времена Станислава Августа находилась королевская охрана, а теперь здесь разместилось кафе. За уютными столиками сидели посетители Лазенок, и наголо бритый немолодой человек во фраке, сидящий за пианино у стены, играл Шопена. Он создавал атмосферу старых варшавских кафе.

Это тоже надо было отнести к одной из идей маэстро.

Из Кордегардии мы пошли в направлении выхода. Проходя мимо оранжереи, длинного строения, Квятковский предложил войти. Входную дверь открыл своим ключом, зажег свет.

На стенах — барельефы, вдоль стен — гипсовые копии античных работ, те самые скульптуры, которые собирал король Станислав Август Понятовский...

Всегда, когда случается вот так, как сейчас, ходить и разглядывать скульптуру, я вспоминаю детство и в нем то, как где-то увидел старинные статуи без рук, без ног... Помню, меня мучил вопрос: почему же взрослые не приделают им недостающие части? И каково же было мое удивление, когда уже молодым человеком я столкнулся с этим же вопросом, пусть не в такой наивной форме.

— Маэстро,— начал я,— у вас в Варшаве в давние времена была клавесинистка Ванда Ландовска, очень почитаемая в России.

— Как же, как же,— сразу же отозвался профессор,— была и очень известная, играла в Париже...

— Я читал ее книгу,— сказал я,— изданную у нас до революции. Она в ней осуждала некоторых своих современников, концертирующих знаменитостей, которые позволяли себе собственные обработки тем величайших композиторов, например Баха, ради демонстрации своих виртуозных возможностей. Сокрушаясь по этому поводу, Ванда Ландовска вспоминала, как была в гостях у великого Родена, большого любителя клавесинной музыки. Роден водил ее по своему домашнему музею античной скульптуры и с такой теплотой, такой нежностью говорил о каждом куске мрамора, что Ванда Ландовска не выдержала: «Маэстро, почему же вам не слепить им руки и недостающие части?»

Роден сильно смутился, не сразу нашелся: «Мадам, я не смог бы этого сделать»...

— Только настоящий артист способен принести себя в жертву, выставить себя на посмешище, как это сделала Ванда Ландовска, ради того, чтобы донести мысль до обыкновенного человека.

Мне понравилось, как Квятковский повернул смысл ее простодушного поступка.

— Возможно,— настаивал я,— она была искренна и искала ответ у Родена? Если не у него, так у кого же?

— Может быть, может быть,— опять вежливо заметил профессор.

Потом мы долго провожали друг друга. Подошли к остановке 195-го автобуса. И снова ходили уже вдоль чугунных решеток Лазенок, за которыми в сгущающейся, темноте угадывался силуэт того самого, хорошо известного у нас памятника Фредерику Шопену с ивовым деревом на ветру.

Пошел снег, мягкий, и падал медленно, хлопьями. А мы никак не могли расстаться. Какую бы тему ни затрагивали, она снова разрасталась, и мы на безлюдной улице, вцепившись друг в друга, словно все еще чувствуя себя на сцене, продолжали играть свою роль, забыв, что зрительный зал давно уже пуст.

Послышался чей-то голос, и мы обернулись.

На остановке стоял автобус, и водитель, узнав Марека Квятковского, в открытое окошко спрашивал:

— Пан профессор, вас ждать или ехать?

Варшава

Надир Сафиев

Вниз по Иравади

Отрывок из книги «По великим рекам». Полностью выходит в главной редакции восточной литературы издательства «Наука».

Мы решили проплыть по реке Иравади из Мандалая в Рангун. Но самолет прибывает в Рангун — в Мандалае нет международного аэропорта. Поэтому, чтобы сесть на пароход, нам пришлось взять напрокат автомобиль и ехать до Мандалая по суше.

Шоссе больше всего напоминало добросовестно распаханное поле длиной в тысячу двести километров. Вообще-то в Мандалай можно было попасть и по другой дороге, проложенной вдоль железнодорожного полотна. Но мы выбрали для путешествия ту, что повторяет сложный рисунок реки Иравади.

Сначала мы долго тащились по запруженным автомобилями улицам Рангуна. На выезде из города машина чуть не врезалась в густую толпу людей с яркими цветами и ветками жасмина в руках. Наши шофер и механик тут же выскочили из машины и подключились к церемонии. Толпа, как выяснилось, состояла из их коллег-водителей. Люди, сложив руки на груди, долго просили у Будды, выражаясь языком мореходов, «попутного ветра». Обряд затянулся. Но дальнейшее знакомство с бирманскими дорогами подтвердило его целесообразность и необходимость...

Разморенный жарким солнцем, оперевшись о канистру с бензином, я ждал конца церемонии. Прямо передо мной сверкала и переливалась Шведагон — самая большая бирманская пагода. Строительство ее согласно легенде начали еще при жизни Гаутамы Будды. В ярком солнце она пылает над городом как огромный стометровой высоты костер. Стены ее покрыты тысячами золотых пластинок. В ней хранится величайшая реликвия: восемь волос с головы самого Будды. Эта святыня — заодно и золотая казна страны. Ее флюгер усеян 6835 драгоценными камнями, из них 5452 — алмазы.