Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [2]

Рыбацкий квартал. Одноэтажные, глинобитные, иногда обитые картоном лачуги приткнулись друг к другу по обе стороны дороги. Улица запружена народом. Наша небольшая машина едва ползет по ней. А вот лошадка с легкой повозкой, наподобие тех, в которых ездило наше колхозное начальство в пятидесятых годах, продвигается в этой толчее весьма уверенно. Возница, кажется, совершенно не интересуется вожжами — лошадь прекрасно знает маршрут. В коляске царственно восседает в окружении корзин и коробок нарядная африканка. Сзади на коляске поблескивает металлическая бирка с номером 5 — стало быть, такси. Потом мы не раз замечали, как «гужевые таксомоторы» ловко снуют в толчее базаров и бедняцких кварталов.

Позади лачуг угадываются обнесенные заборами дворы. Но там тихо. Главная жизнь кипит на улице, перед домом. Рукодельничают, стирают, беседуют, торгуют, покупают — все на виду. И мы пробираемся сквозь эту уличную жизнь, сквозь ее сочную, многокрасочную, многоголосую ткань.

Улица кончается, и сразу за нею — рыбные ряды: разделочные столы, навесы, рядом — сохнущие на солнце сети. Беден рыбацкий квартал. И все же есть нечто, одухотворяющее эту бедность, лишающее ее безысходности, вселяющее оптимизм. Это дети.

Такого скопления детей, признаюсь, еще никогда не видел. Они играют, нянчат совсем маленьких, озорничают, стоят в очереди за водой у колонки, торгуют разной мелочью и разноцветной газировкой. Должен сказать, что, если в Дакаре остановится машина, к ней наверняка подбежит маленький попрошайка. А здесь, в небогатом рыбацком квартале Сен-Луи, с протянутой рукой никто к нам не подходил. Достоинство? Наверное. Но дело еще и в том, что у отцов местных ребятишек есть работа. Есть работа у отцов — и они, малыши, тоже при деле. В Дакаре работы не хватает. Не хватает ее и по всему Сенегалу. Безработицей в стране охвачено 35 процентов трудоспособного населения.

По дороге трое мальчишек бегут навстречу нашей машине, размахивая, аж пух летит, желтыми, отчаянно кудахтающими курами. Это юные коммерсанты из близлежащей деревни.

Через полкилометра наш «пежо» остановился перед новостройкой. Затейливые дома-коттеджи с плоскими крышами и многочисленными выходами, с внутренними дворами, окруженными светлыми каменными дувалами. Все в этом микрорайоне выдержано в зеленовато-желтых тонах. Как на картинке. Живи и радуйся. Но в микрорайоне не видно ни души.

— Жилой комплекс, состоящий из домов типа «Сахара»,— объяснили нам,— построен с иностранной помощью, чтобы снять остроту жилищной проблемы рыбацкого квартала.

— И что рыбаки? — спрашиваю я.

Экскурсовод пожал плечами.

— Отказываются переезжать.

— Почему?

— Не хотят сниматься с насиженного места, отрываться от общины. Да и дома, говорят, не нравятся.

У меня перед глазами стоят два этих квартала — один живой, где лачуги, одна беднее другой, прилепились друг к дружке, как череда ласточкиных гнезд, и этот мертвый каменный муляж. Вряд ли вся загвоздка здесь лишь в насиженности мест. Деньги или отсутствие таковых, думаю, тоже играет не последнюю роль. А может, и семья. Ведь понятие «семья» в Африке наряду с общепринятыми имеет еще и куда более широкий смысл. Семья — это как род, клан со сложным, противоречивым переплетением связей, обязанностей и обязательств. Отношения индивидуума, особенно того, кто выбился в люди, и «семьи» — излюбленная тема современной африканской литературы.

Помню, познакомился в Дакаре с простым сенегальцем, поваром. Ламин, имея жену и шестерых детей, вынужден был жениться вторично — так решила деревенская «семья». Родственники постановили: раз Ламин вышел в люди, раз живет в столице — а тут девушке, принадлежащей к той же «семье», что и он, грозит остаться старой девой,— пусть женится и забирает к себе в город жену. Так дакарский повар Ламин безропотно обзавелся второй женой. Три дня все та же деревенская родня плясала у него в столичной лачуге на свадьбе. Три ящика минеральной воды получил жених в подарок от своего патрона...

Вечерело, набирал силу прибой. К берегу шли и шли люди. Кого здесь только не было! Женщины, дети, старики, разбитные перекупщики с повадками, будто покупают на корню не только улов, но и самих рыбаков с их суденышками. Рыбаки в тот день почему-то задерживались, извечная тревога и надежда были разлиты в этом шествии, в ответном людском прибое. Дети, как самые нетерпеливые, забредали по грудь в воду навстречу отцам. Машины, повозки, все виды тары — от ящиков до оцинкованных тазов на женских головах — жаждали улова. Люди приставляли ко рту ладони и что-то кричали в море. Обычно сдержанные, сенегальцы были совсем другими на этом берегу ожидания. Еще бы, ведь от того, что привезут с океана, зависел их завтрашний день. Густые, почти непроницаемые сумерки покрывали воду с огоньками лодок и судов, гортанную разноголосицу на берегу. Мы покидали Сен-Луи.

На другой день доктор Мактар Силла, заведующий отделом внешних сношений управления телевидения и радиовещания Сенегала, с утра повез нас на остров Горе. Остров печально известен тем, что являлся перевалочным пунктом при транспортировке рабов из Африки в Америку. Рабов свозили с материка на остров и «сортировали». Сюда же прибывали «купцы». Они отбирали «товар», грузили его на суда и отправляли за океан. Путь неблизкий, условия ужасные, и часть «груза» не довозили до пункта назначения. Мертвых бросали в море, и за каждым парусником на всем пути следовал эскорт акул.