Вокруг Света 1988 № 06 (2573) - [44]

Поначалу река просторна и глубока. Лодки легко скользят мимо зеленых островов вверх по течению, устойчивый попутный ветер надувает паруса. На больших сибирских реках несложно плыть против течения, ибо летними днями ветер обычно тянет вверх по руслу (нам частенько приходится воевать с порывами ветра, который пытается утащить плот вверх безо всякого паруса). В штиль мужики нажимают на весла, но тихих дней на Олекме почти не бывает: она рассекает Становое нагорье, великий водораздел великих океанов — Северного Ледовитого и Тихого, и потому массы воздуха кочуют по ее долине из теплых стран в холодные и наоборот, как в огромной аэродинамической трубе.

В отряде двадцать пашенных крестьян. Они поглядывают на отлогие берега с особым пристрастием, щупают на биваках пойменную землю, разминают в заскорузлых пальцах комочки, сдувают пыль, мотают бородами: «А чо, должна родить. Кабы попробовать. Трава, эвон, выше головы вымахала». (Спустя два века их потомки будут растить хлеб в низовьях Олекмы и продавать его окрестным приискам по пятьдесят тысяч пудов ежегодно.)

Но постепенно горы приближаются к берегам. Километров через триста от ущелья мужиков встречает первый порог, не особо их настороживший. Ведь каждый из них, чтоб проникнуть в сибирскую глубь, уже прошел по рекам не одну сотню километров, а сам Ерофей Павлович — из потомственных поморов. Так что, дождавшись хорошего ветра и помолясь, одолели они первое препятствие, я думаю, под правым берегом — там волны глаже.

Сейчас этот порог называется «Белая лошадь». Почему — я выяснить не смог, да и не у кого было. Единственный на две сотни километров в округе житель Степан Шилов только пожал плечами на расспросы: «Дык кобылка и кобылка». Грешен, хотелось услышать какое-нибудь «преданье старины глубокой» про лошадь Ерофея Хабарова, утонувшую во время... и так далее. Но о лошадях в отряде документы не упоминают.

Избу Степана мы увидели в сумерках ненастного дня: блеснул вдруг огонек на высоком правом берегу. Гадали, пока подгребали поперек мощного течения к обрыву, кого бы это занесло: вроде для охотника не сезон, а больше сейчас некому... Но оказалось, Шилов живет здесь в избушке круглый год. Один в тайге, и до ближайшего поселка четыре сотни километров по реке.

Я узнал его сразу, и он меня тоже. Десять лет назад, прокладывая первый бамовский зимник по олекминскому притоку, реке Нюкже, мы натолкнулись на этого Степу, обитавшего в такой же одинокой таежной избушке. Начальник наш строго потребовал у Шилова паспорт, чем привел его в неподдельное изумление, ибо до сих пор в тысячекилометровом радиусе все друг друга знали как-то и без паспортов. Вторжение людей не понравилось Степе, и он ушел к устью Хани, а когда через пару лет и туда высадился десант, перекочевал за пороги. С тех пор и осел здесь, промышляя рыбалкой и охотой. В добыче Степан не жаден, берет ровно столько, чтобы хватило на табак, хлеб, сахар и что там еще из прожиточного минимума. Новости большого мира он охотно и любознательно слушает по радио, но воспринимает их, по-моему, как вести с другой планеты: чудно-де живут марсиане. Когда-то он пробовал быть как все, но регламентированный образ жизни и людские нравы оказались в тягость его вольной натуре.

И вот сидим мы после задушевного ужина на пороге избушки, разматывая клубок воспоминаний. Степа болтает ногой в шлепанце, изготовленном из валенка. Шапка на всклокоченной его голове надета задом наперед. Докурив цигарку, он аккуратно прячет «бычок» в специальный мешок, наполовину забитый окурками, и задает риторический вопрос: «Чего людям спокойно не живется?», имея в виду то ли нас, то ли себя, то ли тех, чьи голоса глухо доносятся из включенного транзистора. А мне кажется, что не Степан Шилов, бродячий таежник, сидит передо мной, а человек из отряда Хабарова...

...И снова могучая река подхватывает наши плоты. А после порога (которого по счету?) — глубокая тишина, и в зеркальной воде отражаются только скалы. Складываю ладони рупором: «Эй, на дощаниках! Где вы?» И эхо возвращает от ближних и дальних каменных стен: «Вы... вы... вы... вы...»

Путь труден. Остается только догадываться, как преодолел отряд Хабарова пороги Олдонгсо или Махочен с их высокими валами. Да и не только о хабаровцах и Олекме речь. Примерно в те же годы отряд Максима Перфильева поднимался по Витиму; Василий Поярков одолел сотни верст верховьев Гонама — а пороги тех рек еще страшнее. Я спрашивал историков и краеведов Сибири, как, по их мнению, пробирались казаки через пороги. Оказалось, никто над этим особо не задумывался: «Ну, на веслах, если паруса не хватало, или бечевой по берегу, как бурлаки на Волге».

Но, пройдя все эти реки, я лишь больше недоумеваю: нет ведь и сейчас такой бечевы, которая могла бы удержать казацкий дощаник в бешеной стремнине иных сибирских порогов. Получается, что обносили пороги по берегу? Но и это кажется нереальным: на одной лишь Олекме подобных препятствий минимум пять, а на Витиме и Гонаме вдвое больше, причем по берегу не то что троп, порой вообще прохода нет. Перетаскивали на руках многие тонны груза и тяжелые деревянные лодки по камням? По скалам? По сопкам? Это работа адски тяжелая, требующая нечеловеческого упорства и немалого риска. Я прошагал один такой «обход» вокруг порога. Карабкался по сыпучим камням, ободрал колени, пытаясь зацепиться за скалы на склоне, зверски устал, пока залез на седловину, а спускаясь, рисковал свалиться с обрыва. И это налегке, без мешка с провиантом, без лодки, без чугунной пушки...