Вокруг Света 1987 № 08 (2563) - [15]

Заведения назывались одно диковинней другого: гостиница «Ячий хвост», другая — «Старая Антилопа», бюро путешествий «Снежного человека», фотостудия «Дракон».

Когда-то на перекрестке сходились караваны из Средней Азии, Тибета, Индии, Китая.

«С утра до вечера два главных городских базара заполнены шумной толпой, осаждающей груды товаров. Особенно ценится туркестанский войлок, который привозят из Хотана, Гума и Яркенда... Здесь же лежат тюки мягкой тибетской шерсти, доставленной с севера, из которой кашмирские умельцы ткут красивые шали. Большое оживление царит в лавках, торгующих высокими туркестанскими башмаками, очень ценимыми ладакскими караванщиками. Немало продается на базаре и лошадей. Возвращаясь домой, они везут европейские товары: английское сукно, английские и немецкие красящие вещества, различные предметы галантереи и индийские специи, а также шафран, в большом количестве экспортируемый из Кашмира в Туркестан и Тибет... Вся эта пестрая толпа постоянно движется, выкрикивая и жестикулируя, то и дело позвякивают колокольчики вновь прибывающих караванов» — так писал Ю. Н. Рерих, сын Николая Константиновича, в 1925 году.

Теперешний базар в Ле был другим. Чем-то он напоминал описанный Рерихом, но и отличался от него. Караванные пути из Китая, Тибета и Китайского Туркестана оказались отрезанными от горного Ладака. Но караваны, позванивая колокольчиками, время от времени появляются в Ле. Тогда через базар бредут низкорослые лошадки, навьюченные солью, шерстью и различной утварью, за ними шагают медлительные приземистые яки. Караваны идут из глухих высокогорных районов Ладака. Они идут и из Кашмира, доставляя кашмирские ковры, шали, шафран, кожи, меха. Но кашмирские караваны — это традиционный пережиток. Большинство товаров теперь прибывают сюда из Индии на грузовиках, по шоссе.

Базар — это сердце города: так повелось в Азии исстари. Если вам нужно что-то узнать о городе, если вы ищете кого-нибудь, идите на базар.

С самого утра, как только встает солнце и в горном воздухе разливается прихваченная морозцем синева, пестрая, разноязыкая, разноликая толпа заполняет широкую улицу, переулки и тупики.

Степенно идут ламы, перебирая четки. В своих красных тогах они похожи на римских патрициев. Их желтые и красные шапки мелькают то здесь, то там. Прижимая к темным пиджакам папки, торопятся клерки. Крестьяне в лиловых, зеленых, сиреневых халатах, подпоясанные красными кушаками, шумными группами кочуют из одной лавки в другую. Прицениваются, торгуются, покачивая шляпами.

Кашмирцы в черных и серых балахонах — перенах и ярких тюрбанах ловко ввинчиваются в толпу, останавливают кого-то, расспрашивают о новостях, переговариваются с лавочниками. Или просто снуют у лавок, задумчиво смотрят на проходящую толпу.

Проплывают сплошь шитые бирюзой пераки — головные уборы женщин. Бирюза горит на них синим огнем, женщины негромко смеются, поправляя пераки, тяжело падающие на спины, прикрытые плащами из ячьей шкуры.

Из узкого переулка появляются навьюченные лошади, рядом шагают караванщики. Это кочевники с Чан-танга. Чан-танг — значит «плато». Кочевники приходят от восточных границ Ладака, некоторые из них — из самого Тибета.

В пограничном районе им известна каждая тропа, каждое ущелье, каждая скала. Они продолжают кочевать там, где кочевали их предки. На кочевниках короткие овчинные тулупы, туго подпоясанные в талии. На вытертой, местами засаленной овчине проступает затейливое шитье. На поясах висят длинные ножи с прямыми лезвиями в серебряных ножнах, на которых выгравирован орнамент и буддийские знаки счастья. Кочевники в мягких сыромятных или войлочных сапогах легко и упруго ступают по сухой земле городских улиц. Из-под меховых шапок на тулупы спускаются две косы, в мочке уха сверкает серьга-кольцо.

Кочевники с Чан-танга держатся свободно среди пестрой толпы, но что-то все-таки отличает их от нее. В них чувствуется детская беспомощность, растерянность перед городом, перед незнакомыми людьми, перед плутоватостью торговцев-кашмирцев. Кочевники — последние осколки когда-то огромного кочевого мира, теперь побежденного миром оседлым. Они приносят с собой дыхание снежных гор и степей. Неутомимая тяга к передвижениям живет в их настоянной веками крови. Они не боятся уходящих вдаль неизвестных просторов, крутых перевалов и государственных границ. Как тысячелетия назад, они пересекают преграды, чтобы появиться среди тех, чьим уделом стала неподвижность. Кочевники с Чан-танга гонят в Ле караваны с солью. Их обветренные, сожженные дочерна солнцем лица сразу выделяются в пестрой толпе базара.

Вот в толпе возникает человек — длинные прямые волосы перехвачены красным шерстяным шнуром, орлиный нос четкого рисунка, на ногах красные мягкие сапоги, похожие на мокасины. Он чувствует мой взгляд, останавливается и вопросительно смотрит на меня: он готов к разговору. Если не заговорить, кочевник медленно отойдет, и во всей его позе будет сквозить разочарование. В этой странной чуткости, в мгновенной реакции на чужой взгляд — еще одна черта этих людей. Подвижность жизни, видимо, сформировала динамичность ума и реакции. Если бы это было не так, кочевые народы не смогли бы сыграть исторической роли того динамичного звена, которое соединяло различные страны, различные культуры, различные миры.