Вокруг Света 1986 № 10 (2553) - [27]

Снег в эту пору сухой, как песок, и нежный, как вода. На сиреневых полночных сугробах вскипали под юными руками фонтаны брызг, осыпая лица, плечи, платки, ушанки... Игра в снежки — грань удали и ухаживания. Когда, схватив «противника» за запястья, ты вдруг растерянно застываешь, ошеломленный неведомым ощущением мягкости и округлости человеческих рук, вовсе не похожих на привычно жесткие, словно сплетенные из ремней, руки твоих сверстников мальчишек. «Магия первого прикосновения», словно кромка берега между детством и юностью... И постепенно от общей компании отбивались то пары, то группы, уходившие на дальний Крылов бугор с салазками, в которых больше, чем двоим, и не уместиться.

Съехать с Крылова бугра! Для мальчишки это было делом самоутверждения. Жуть, решимость и гордость до предела обостряли переживание. И как же понимать теперь вот эту строку из письма старого друга: «У нас становится престижным взъехать на Крылов бугор на мотоцикле»? Другое время и другой спорт?

...Наутро я спустился по Машиной горе к подножию Крылова бугра. Он вздымался под углом градусов этак в семьдесят, пухлый от снега, в нескольких местах перехваченный косицами. Он не казался таким уж легким препятствием. И наверняка стоил мотоциклистам яростных усилий. Некая символичность ощущалась в том, что Крылов бугор остался в городе пробным камнем ловкости и удальства. Но все-таки сильнее волновало другое.

Прямо по центру склона, в самом крутом и высоком его месте, перевитые метелями сугробы были сверху донизу распороты глубокой и широкой бороздой. В соседнем переулке у дощатой изгороди валялась изогнутая, ободранная дверца от промышленного холодильника. Сомнений не оставалось: совсем недавно, может быть, минувшей ночью, какие-то парни и девчата летели в вихрях снега на этих импровизированных санях с Крылова бугра.

2. Весна. Восход. Восток

Солнце восходит из-за Беженского леса. Светать стало давно. Но все вокруг словно дожидается прямого солнечного луча. Он ударяет сначала по верхам куполов, потом расплескивается по беленым стенам городских строений. И вот на мощно струящемся стрежне половодья, как плоская речная галька, пущенная сноровистой мальчишеской рукой, запрыгали световые зайчики.

Небо ровно голубое, без белесых закраин, которые появляются в погожий день зимою. Гвалт грачей то вскипит волной, то стихнет. И тогда слышно, как шуршат, рассыпаясь в талой воде, рыхлые черноватые льдины. Это последний, как говорят в Белеве, «орловский» лед с самых верховьев, из черноземных уже краев. Его ждут с напряженным вниманием, потому что вместе с черными льдинами приходит самая высокая вода. В том году разлив оказался меньше, чем прогнозировала паводковая комиссия. Но все же Ока затопила пойму километров на шесть, на 12 метров подняла воду в Вырке и ворвалась на белевские улицы, грозя отрезать районы Завырки и Паниковки от центра города. Для белевцев это не внове. На приречной стороне улиц дома так и построены на высоких фундаментах, словно на сваях. И чуть ли не каждую весну жильцы их с неделю добираются до дому на лодках.

Почти вся знаменитая белевская круча уже под водой. Сильный поток крутит в излучине льдины, какие-то доски, хворост и небольшой стожок сена, прихваченный паводком у незадачливых хозяев. А в устье Вырки поверхность ровная и глянцевитая. Стока нет. Вода поднимается вертикально, заполняя глубокий овраг, подбираясь к черным шапкам птичьих гнезд на вершинах вековых ракит. В одной из крон, ветвящейся прямо из глади вод, мечется сорока. По прутику перетаскивает она свое гнездо на более высокое дерево.

— Во хитрая птица,— слышу я рядом,— теперь ее вода не достанет.

— Чует, должно, что реке еще подниматься...

— Откуда же ей подниматься? Орловский лед со вчерашнего дня идет.

— А может, дожди выпадут...

Четверо крупных мужчин в ватных бушлатах и резиновых сапогах не торопясь покуривают, поглядывая вокруг. Их разговор своей лаконичностью и глубокомысленной интонацией напоминает разговор гоголевских мужичков, рассуждающих, «доедет это колесо до Казани или не доедет». Но он невольно притягивает внимание, и ты не замечаешь, когда и как вступаешь в этот разговор, главное в котором вовсе не стремление что-то выяснить или уточнить. Неважно, кто первым замечал или разглядывал некий тонкий штрих в картине ледохода. Достаточно было короткого слова, чтобы обострить общее внимание. Это было не наблюдение, а редкое для современного человека глубинное и совместное переживание контакта с природой, спокойное и мощное ощущение полноты бытия.

Народу у реки становилось все больше. Наша группка, то разрастаясь, то разделяясь, влилась в единый круг пестрой толпы. Снова и снова заходил разговор о том, как некто

Юров пытался вчера переплыть Оку на пугачьей лодке. (Так называют здесь крохотный одноместный дощаник, которым «пугают» рыбу, загоняя ее в заранее расставленные сети.) Юров греб стоя, одним веслом, и довольно долго увертливое суденышко ловко проскальзывало между льдинами, пока не наткнулось на неприметный топляк. Лодку тряхнуло. От неожиданности Юров потерял равновесие и выпал за борт. Благо на берегу возле конторы совхоза «Белевский» стоял вездеход-амфибия. Из воды вынули не только Юрова, но и его лодку. Теперь над ним посмеивались: «Хваленку не вытянул», «Страху натерпелся». Но даже сквозь эту легкую насмешку пробивалось уважение...