Вокруг Света 1986 № 09 (2552) - [3]

Быть может, я и проехал бы Чукочью на обратной дороге, не рискнул бы остаться на стане без всякой гарантии выбраться в Черский в скором времени, если бы не увидел лопасть ветряной электростанции у Дмитрия Стучкова, охотника на Алазее-речке. Точно такую же, как у Славы Слепцова. А на стенке, возле щита включения, белела инструкция по эксплуатации, составленная просто и не без юмора. Ее автор очень доходчиво пояснял, что будет, если взяться за оголенные концы сразу двух проводов, за сколько может сгореть балок от электроискры, было там и пожелание отличной охоты и крепкого здоровья, счастливой любви. Мне пояснили, что автор текста — некий мастеровой человек, прознавший, что на складе много лет лежат без пользы ветряные электростанции, они пришли в тундру без лопастей. И вот по собственной инициативе он понавытесывал их с запасом, ветряк признал штукой полезной, опробовав самолично, и рекомендовал к использованию.

Этого мастерового человека я пытался искать, но пытался вяло, может, потому, что искать его нужно было не то в совхозе, не то в Колымторге, не то в управлении электросетей. И тут, сопоставив все факты, я понял — это Кочкин. В его стиле была составлена инструкция.

— Так тебе надо было сразу лететь на Чукочью,— хохотал он, слушая мой рассказ.— Все секреты вершились под открытым небом. Отчасти от тоски, отчасти от безделия. Ну и бревна лишние оказались. Чего, думаю, бревнам пропадать. И пришла идея электрификации тундры. Даром я, что ли, заочно техникум кончал, чтобы мои знания по электричеству не применялись? — ерничал Иннокентий Петрович.

А теперь подумайте: откуда в тундре лишние бревна, коль тут щепка на вес золота?

Начинать рассказ надо издали. Скажем, с Крыма — что может быть от Чукочьи дальше?

Мы прихлебывали чай и слушали, как весенняя пурга трется о закрытые оленьими шкурами окна. В коридоре пес Раздан смачно грыз оленью ногу. В нашем разговоре плескалось синее море, перемывая желтые ленты песчаных пляжей, свежий бриз полоскал ситцевые сарафаны загорелых курортниц.

Кочкин служил на катере матросом. После смены его ждал дом на околице тихого старинного города, участок. Каменистая земля скупо рожала горькую полынь. Таская тачку с черноземом, сдабривая и унавоживая свои сотки, Иннокентий с ужасом думал о том дне, когда его участок, как и соседские, богатые и цветущие, начнет благоухать и плодоносить. Прикидывал: пойдет Людмила в базарный ряд торговать цветами или... С одной стороны — не должна бы, чего в ней никогда не было, так это сквалыжничества. Но с другой — что делать с излишками?

Что-то ему не хватало в райском городке после Колымы-матушки. И соседи были прекрасные, и покупка дома не все сбережения съела, и любили друзья Иннокентия Петровича слушать его рассказы о северных сияниях, пургах, о рыбалке и охоте — не для баловства, нет, а чтобы запастись на зиму и птицей, и олениной, и королевской северной рыбой.

Тосковал.

— Да пропади он пропадом, этот рай! — сказал наконец в сердцах Иннокентий Петрович.

И через пять лет после того, как выписался из Черского, сдал квартиру, потерял все северные надбавки и льготы, вернулся на край земли. Он и сейчас помнит, как стоял на берегу Пантелеихи, колымской протоки, ловил ладонью июньский последний снег и переживал благостное состояние покоя. Под полуночным солнцем отливала свинцом река, чернела на далеком, уже колымском правобережье тайга, за которой начиналась беспредельная топкая тундра, зяб на ветру тонкий тальник, который сажали для озеленения еще при нем и который так и не вырос — места не такие, что из оглобли вырастает тарантас...

Все возвращалось в жизни Кочкина на круги своя, и все — по кругу. Давным-давно, молодым и беззаботным, в такой же июньский снегопад прилетел он попробовать на зуб, что за штука Арктика. Его также никто не ждал, и некуда было идти из старого деревянного аэропорта. Но тогда впереди была вся жизнь.

По рыжей раскисшей дороге он пошел к поселку. Колыма воровато подкрадывалась к вытащенным на берег лодкам, дышала зябким влажным ветром. Навстречу спешили пассажиры к рейсу на материк — прожигать северные отпуска и рубли. Знакомые дома, знакомые улицы и неизменные короба теплотрассы... Где-то здесь бродили его прожитые годы, по которым брала тоска, он спешил встретить их и связать неразрывным узлом с будущим.

Я коротал время в фактории, ожидая, когда на стан выйдут из тундры охотники, вся кочкинская бригада. Завершался сезон...

Неровная была у Иннокентия бригада. Только братья Суздаловы и были в ней коренными, всей жизнью к тундре привязанными охотниками-промысловиками. Двое парней с непростыми судьбами, сбежавшие от неудач на Север, были вчерашние пэтэушники-практиканты, были пенсионеры, которым длительные зимние переезды уже не по здоровью. Но по добытой пушнине бригада явно претендовала на призовое место в совхозном соревновании, Гоша Суздалов ходил по стану гоголем, храбрился, что в следующем году всех соперников — за пояс!

Как раз был канун районного слета охотников, бригада часами обсуждала, кому и с чем выступать. Говорили про капканы никудышного качества, про голод на запчасти к «Буранам», говорили про жилье. Потому как, кроме койки в совхозной гостинице, ни у кого пристанища не было.