Вокруг Света 1986 № 07 (2550) - [31]

— Ершистый, самоуверенный пацан был,— Николай Федорович давал мне понять, что знает о нашей с Холоденко дружбе.— В пятьдесят седьмом году он пришел на старый клепаный ледокол «Микоян» четвертым помощником, а я — капитаном-наставником... Когда вы последний раз ходили в Арктику? — неожиданно спросил Инюшкин.

— В восемьдесят втором. На «Капитане Мышевском».

Тогда я и увидел Садчикова Виктора Терентьевича, он был капитаном на ледоколе «Владивосток». И потом, когда узнал, что в антарктической спасательной экспедиции Виктор Терентьевич идет дублером капитана, обрадовался знакомому имени.

— Идти туда был не сезон,— опять насупил брови Николай Федорович.— О чем говорить! Темно, мороз. Правда, картина привычная: у нас в Арктике, может, даже тяжелее в смысле ледовой обстановки... Но ледоколу самое трудное, подумал я тогда, будет переход по чистой воде. Ревущие сороковые, неистовые пятидесятые... Так и оказалось. Я говорил потом с Садчиковым. «Ну как?» — спрашивал. «Да так, обычно, но дни выдались на чистой воде такие, что лучше не вспоминать...»

Не знаю почему, но меня снова, как и тогда, когда весной я узнал о положении «Михаила Сомова», по какой-то навязчивой ассоциации возвращало в Арктику 1966 года. Может, оттого, что я там был на «Капитане Готском», точно таком же судне, как и «Сомов»,— с усиленным ледовым поясом, ледокольной кормой; а возможно, я вспоминал то время потому, что тогда впервые увидел настоящее сжатие льдов и то, как неуютно чувствует себя капитан попавшего в дрейф судна.

Огромные торосистые льды, лениво кружась, устраиваются у кормы, закладывают корпус. Одно поле нагоняет другое, перемещаются подобно волнам. Судно начинает испытывать сжатие. Видно, как приподнят нос, льды упираются в борт — дальше некуда, начинают давить друг друга, тороситься... Многотонные глыбы прямо на глазах лезут на палубу. Состояние ледового поля напоминает сильно сжатую пружину. Канал во льдах, оставляемый ледоколом, тут же затягивается. Но ледокол упорно продолжает дробить лед, чтобы расшатать судно и ослабить ледяные тиски...

— Кто окалывал вас? — переждав, спросил Инюшкин.

— Ледокол «Москва».

Это я помнил хорошо.

— А вы знаете, тогда на ней старпомом был известный вам Вадим Холоденко, а вторым помощником, кто бы вы думали? Валентин Родченко.

Этого я не знал.

С Валентином Родченко я познакомился много лет спустя. Он тогда уже плавал старшим помощником капитана.

Помню, прилетев в очередной раз во Владивосток, я сразу пошел на ледокол «Ленинград», только недавно вернувшийся из зимней навигации в Охотском море. Вадим Андреевич Холоденко пригласил меня в просторную гостевую половину своей каюты, выложил на стол разной крепости голландский табак, несколько трубок на выбор, и мы, закурив, заговорили о необычайном в тот год ледовитом море... И вдруг снаружи, приближаясь, донеслись приветственные гудки какого-то судна. Вадим Андреевич подскочил к иллюминатору. Подошел и я. С левого борта «Ленинграда» к причалу кормой подходил ледокол «Владивосток».

— Да это же Филиппок пришел! — воскликнул Холоденко.

Примерно через час в дверь каюты постучали. По-мальчишески просунув голову, зашел небольшого роста моряк, быстренький, со светлым хохолком, спадающим на лоб. Вадим Андреевич встал из-за стола и после коротких, отрывистых расспросов познакомил меня со своим гостем.

То, что на «Михаиле Сомове» ходил капитаном именно тот самый дальневосточный ледокольщик, убедила меня только новая встреча с Валентином Родченко уже после возвращения судна в Ленинград из антарктической экспедиции.

«Михаил Сомов» стоял на ремонте в Кронштадте. Связавшись по телефону, я узнал, что Родченко уехал в Ленинград, на базу экспедиционного флота.

— Капитан предупреждал о вашем приезде,— сообщил вахтенный штурман.— Он будет звонить на судно и просил вас назвать время и место встречи.

— В семнадцать ноль-ноль у Медного всадника,— предложил я место встречи, которое для меня столь же привычно в Ленинграде, как площадь Пушкина — в Москве...

Он стоял, никем не примечаемый, в плаще, с портфельчиком в руке. Непокрытая голова — те же самые кудрящиеся светлые волосы, чем-то он был похож на продрогшего студента... Его внешность никак не вязалась с обликом человека, вышедшего победителем после многомесячного ледового побоища.

Мы узнали друг друга. Но мне все-таки пришлось назвать место первого нашего знакомства. Упоминание о Владивостоке, о Вадиме Холоденко как-то сразу сблизило нас... Вокруг стояла та же осень, и ноги сами повели нас в сторону набережной Красного Флота. Разговорившись, мы даже не заметили, как оставили позади мост Лейтенанта Шмидта и снова вышли на набережную, но уже Университетскую.

Стоило нам коснуться темы дрейфа «Михаила Сомова», как лицо Валентина напряглось, в словах появилась горячность. Он заговорил торопливо, глядя куда-то перед собой на асфальт, сбивчиво, съедая окончания фраз и сводя мысль до такой сжатости, что все время хотелось его остановить, вернуть к только что сказанному. Слова опережали мысль, и картина оставалась неясной... Вдруг до меня дошло: если вернуться к тем дням по минутам, часам и дням, то его рассказ должен был бы занять столько же месяцев, сколько занял дрейф экспедиционного судна.