Вокруг Света 1985 № 01 (2532) - [6]

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросила я, чувствуя, что Федор Павлович чего-то не договорил.

— Я хотел сказать, что в те дни не оставляло ощущение большой перспективы наших отношений с народами мира. В троллейбусах, метро — всюду, где сталкивались люди, знакомство возникало стихийно; даже в театрах и на концертах во время антрактов вы не могли видеть обычного чинного хождения: люди подходили, называли себя, и тут же разгорался непринужденный разговор. Он возникал сам собой, естественно... Мы не думали тогда, что нам будут мешать крепить нашу дружбу. Люди с разных континентов пытались объясниться на разных языках. Иногда просто называли себя: «Я — сириец», Или, знакомясь, называли свою страну: Австралия, Индия, Финляндия, Болгария, Венгрия... Но песни понимали все. Стихийно собиралась группа людей, кто-то начинал петь на своем языке — и вдруг выяснялось, что эту песню знают все. А вокруг шныряли мальчишки, искали, с кем бы поменяться значками или от кого получить автограф.

 

Готовясь к встрече с Федором Павловичем Решетниковым, я позвонила своему институтскому преподавателю, который должен был хорошо помнить Московский фестиваль. Он откликнулся сразу, рассказал, как в один из дней фестиваля встретил на улице знакомого писателя, только было разговорились, как к ним бросился паренек: «Какая страна?» Писатель не успел отреагировать, как вдруг в двух шагах от них человек, вскинув руки, радостно воскликнул: «Итальяно!» Через секунду взрослый и мальчишка возбужденно обменивались значками. «Мы с товарищем,— вспоминал преподаватель,— стояли и с улыбкой наблюдали эту сцену, пока не подоспели к ним другие мальчишки: «Какая страна? Какая страна?»

Узнав, что я должна встретиться с художником Решетниковым, мой преподаватель посоветовал напомнить Федору Павловичу о выставке молодых художников в Центральном парке культуры и отдыха. И я спросила об этом.

— Как же не помнить,— откликнулся Федор Павлович,— в этом же павильоне выставки был еще уголок для сиюминутного рисования. Усаживали участников фестиваля и писали портреты. Особенно у нас, художников, пользовались успехом яркие молодые ганцы и египтяне. Был там еще конкурс на произведение, для исполнения которого давался художнику всего час времени. К услугам желающих порисовать было все: краски в банках и тюбиках, холсты, натянутые на подрамники, кисти, мольберты... Помню, юноша, рослый и рыжий американец, хотел продемонстрировать, как быстро он рисует. Попросил холст не менее двух метров по большой стороне, выдавил много красок на стекло и начал с помощью выкрутасов, странных жестов и взмахов рук класть на холст краски. Его стиль работы вызвал у собравшихся большое оживление. Я же смотрел на это как на аттракцион. Вышел показать свое искусство и другой художник — то ли француз, то ли еще кто, боюсь ошибиться. Он потребовал такой же большой холст. Взял несколько кистей и погрузил их в банки с красками, а потом начал творить. Расчет он делал на неорганизованный и стихийный взмах кистей. Но, к удивлению, у него получилось своеобразное декоративное панно. Вот вокруг таких художников больше всего случались дискуссии. Спорили все: и профессионалы, и любители, и тот, кто никогда в руки не брал кисти.

— Федор Павлович, а каким вы себя помните в то время?

— Вы хотите спросить, в чем выражалось мое участие? Делал зарисовки, они у меня были вроде записной книжки для будущих тем. И еще продолжал работать над своей главной темой — челюскинской.

— А кого вы можете назвать из почетных гостей фестиваля?

Федор Павлович задумался:

— Трудновато сейчас вспомнить. Прошло столько времени, выросло новое поколение...— Федор Павлович не переставал думать.— Помню, приезжал бразильский писатель Жоржи Амаду... Читал свои стихи Назым Хикмет. Мне запомнился Тито Скипа, знаменитый итальянский певец. Он приехал на фестиваль председателем международного конкурса по классическому пению, а потом и сам давал концерты. Помню, он вспоминал о своей дружбе с великим русским артистом Федором Шаляпиным... Говорил, что давно стремился приехать в нашу страну, дважды подписывал контракты на гастроли в России. Но так случилось, что сначала помешала ему первая мировая война, а затем — вторая. И теперь его давнишнее желание исполнилось, и он в Москве.

Но если спросите,— продолжал Федор Павлович,— что же произвело на меня лично самое сильное впечатление,— скажу — Красная площадь тех дней. Помню, вечером пришел туда, и вдруг в многолюдной, разноязыкой толпе зазвучала песня — возможно даже, это были «Подмосковные вечера». Люди взяли друг друга за руки и запели. А круг все ширился и ширился. Было символично, что это происходило именно на Красной площади, у Мавзолея Владимира Ильича Ленина. Вот таким мне запомнился Московский фестиваль,— заключил он и встал.

Федор Павлович желтом пригласил меня к письменному столу. Он на секунду остановил взгляд на полиэтиленовой папке, которая, видимо, была приготовлена заранее, извлек из нее несколько пожелтевших листков. Разложив их на столешнице, стал внимательно и долго рассматривать зарисовки, будто глядел в другое, далекое время и в нем видел себя, тех, кто позировал ему.