Вокруг Света 1984 № 02 (2521) - [22]

Да, кто только не стремился завладеть городом: воинственные римляне, иллирийцы, норманны, арабы-сарацины. И только благодаря военному искусству, умелой дипломатии Дубровник оставался относительно независимым.

Нам принесли две чашечки ароматного черного кофе и ломтики маслянистого сыра.

— Сыр на оливковом масле,— сказал Мирко.— Его привозят с моей родины — Черногории.— И, заметив мою улыбку, спросил:

— Я что-то не так сказал?

— Нет-нет, просто я подумал, что ты должен быть именно из Черногории. Я был там, видел ваш народ. — Ты был в Црна Гора?!

Черногория...

Историческая судьба маленького народа, уходившего в горы, чтобы сохранить свою свободу, с давних пор связана с Россией.

Черногорский владыка Данила побывал в загадочной для него Руси у Петра I. Очаровал его любознательный царь стремительностью вникать во все самому, «чтобы дела не проронить». Долгим и оживленным был разговор Данилы с царем, у которого он нашел моральную, материальную и военную поддержку.

Шли годы, и в свой предсмертный час владыка завещал черногорцам крепить дружбу с Россией и грозил страшной карой тем, кто нарушит эту заповедь. И другой правитель Черногории, возведенный в сан архиерея, Петр Негош, остался верен этому завету. В его доме за толстыми стеклами массивных шкафов я увидел золоченые корешки книг: «Житие Петра Великого», сочинения Ломоносова, Карамзина. Поэтому в произведениях Петра Негоша встречаются русские слова, которыми он стремился обогатить язык черногорцев. Петр Негош умер в возрасте тридцати восьми лет. Последние его слова были такими: «Любите Черногорию и свободу...» Он завещал, чтобы его похоронили на вершине Ловчена, откуда видна вся Черногория. Но в год смерти Негоша в горах бушевали неистовые грозы, обильный снег завалил склоны, занес дороги. Черногорцы похоронили своего вождя в Цетинье. Но, выполняя его волю, позднее перенесли останки на вершину Ловчена.

Мне посчастливилось быть в Цетинье в доме, где жил Негош. Не назовешь просторными покоями монашеские, вырубленные в скалах кельи-комнаты. На стенах — ятаганы с выложенными серебром рукоятками, пистолеты, сабли. Сверкая, свисает крест священнослужителя. Быть может, он постоянно напоминал Негошу о том дне, когда его торжественно принимали в Венеции и служитель собора протянул для целования не сам крест, а цепь от него. Наклонился было владыка, но тут же отпрянул, вскинув гневный взгляд: «Черногорцы цепей не целуют!»

Под стеклом рабочего стола хранится письмо Петра Негоша в «Общество русской истории и древностей российских», избравшее его своим почетным членом. Вот отрывок: «Благодарю Москву за внимание, за то, что она вспомнила о своем искреннем поклоннике, обитающем на краю славянского мира; за то, что не забыла атома, но атома, который ей принадлежит по всему,— атома, который ураганами времени занесен на страдания, в среду чужих! О, сколь Москва восхищает меня!... Как усладительно внимание Москвы для души, пылающей пламенем величия и гордости славянской! Я ее преданный сын, я ее поклонник...»

— А ведь только благодаря Петру Негошу Черногория добилась выхода к морю,— дополняет Мирко.— Вы видели Которскую бухту?

— Это просто сказка. Оттуда только открытки посылать.

Мирко засмеялся.

— А я-то думаю, почему мой друг из Котора только и шлет открытки, а не письма.

Котор — самый тупик бухты. Город любуется своим отражением в воде. На спокойной глади ее — островки с маленькими церквушками, домиками. Говорят, один из островов образован на затонувших кораблях. И каких только судов не было в этой бухте!.. Об этом рассказывают экспонаты здешнего музея.

Лишь только открыл тяжелую дверь, как почувствовал на себе пристальные взгляды гордых мореплавателей, которые смотрели с огромных полотен. Кругом расставлены макеты шхун, фелюг, барок, быстроходных клиперов. Можно погладить шершавые бока каменных пушечных ядер, заглянуть в темный зев пушек. За стеклами — рукописи прошедших веков, свитки грамот вольных городов Котора и Дубровника. Останавливаюсь перед огромной картиной. Кажется, где-то встречал репродукцию с нее. Но где? С трудом разбираю надпись: «Русские бояре учатся по велению царя Петра Великого мореходному делу у Мартиновича». Так вот они, царевы посланцы! Вглядываюсь в лицо бывалого моряка Маро Мартиновича. Он сосредоточен, смотрит на одного из своих учеников. Они в меховых шапках, шубы подпоясаны кушаками. На столе разложены карты, компас, мореходные приборы.

Вряд ли думал неизвестный художник, что через века будут благодарить его за то, что он увековечил будущих капитанов нарождающегося русского флота. Борис Вракин — «пасынок царя», три брата Голицыны — Петр, Дмитрий, Федор. Андрей Репин. Владимир Шарометьев, видимо, Шереметьев...

«Скудота в начальных людях» для армии и флота, в кораблестроителях и в других специалистах заставила энергичного Петра I посылать своих людей учиться в другие страны.

С давних пор Которская бухта была пристанищем многих судов. Вошел сюда и флот адмирала Сенявина, и русские моряки вместе с черногорцами освободили город от австрийцев и французов.