Вокруг Света 1983 № 11 (2518) - [17]

Перед ней не было никаких разметок, никаких образцов — саамские вышивальщицы работают сразу набело.

Начала с центра. Ловко закрепила четыре белые бисеринки свободным стежком — и на красном сукне ожила сердцевина распустившегося цветка... Потом уже, вышивая узор, мастерица традиционно прихватывала плотным стежком расстояние между каждой бисеринкой, причем не просто к сукну, но и к твердой войлочной основе.

Я стал внимательно рассматривать образцы вышивок, принесенные Марией Антоновной. Меня поразила геометрическая точность исполнения многообразных фигур: ромба, квадрата, овала и даже многоугольника.

— Как получается такая точность? — решился спросить я.

— Очень просто. Зная, сколько бисеринок на каждой нитке, высчитываю, сколько их должно быть на повороте, загибе или переходе.

— А почему в узоре нет черного цвета?

— Говорят, предки наложили на этот мрачный цвет запрет. Белый, голубой и желтый — любимые цвета саамов.

Действительно, в узорах преобладали именно эти цвета, и лишь иногда встречались синий, перламутровый, зеленый. Видимо, красота северного сияния сказалась на цветовой гамме орнамента.

Попытался я расшифровать и детали узора.

— Что означает эта волнистая линия?

— Это море, а это «манпель»,— показала мастерица на полукруг. «Манпель», или «пельман», на языке саамов означает полумесяц.

— А этот треугольник с петлями на углах?

— Птица...

Похоже, бисерная вышивка саамов аналогична орнаментам других народов, в основе которых лежат геометризованные изображения птиц, животных, растений.

Интересно в саамской вышивке достигается эффект глубины. Трехрядное оформление строится так: с внешней стороны — крупный бисер, в середине — средний, а на внутренний ряд идет мелкий. И словно объемным становится мир, переданный художницами: звездный купол, сопки, лисий след — петля, столь характерная для саамской вышивки.

Маршруты поиска свели меня, помимо Коньковой, с Прасковьей Петровной Захаровой, с Эмилией Константиновной Добрыниной, у которой собрана одна из богатейших коллекций вышивки, и с Марией Алексеевной Поповой. Они живут в Ловозере, пропагандируют как могут творчество саами, но, может быть, стоило бы подумать о художественном училище народного мастерства?..

Мне твердили и не раз: того, кто сумеет сделать керёжу (керресь), лодку-сани для езды на одном олене, вам не найти. Старые люди сокрушенно качали головами, говоря об этом, и с юношеским запалом объясняли ее удивительные качества. Меня поражало, с какой гордостью звучало в устах саами название «керресь»...

Очередной маршрут привел меня июньским полярным днем в поселок Мурмаши, вблизи Мурманска. Вдоль дороги разбросаны поросшие мхом валуны, покрытые кое-где талым снегом. На сопках еще лежит снег, слышится журчание ручейков, на одних деревьях набухают почки, на других — уже зеленеет листва. Горячее солнце сменяется холодным ветром, мокрыми снежными хлопьями. Наше северное лето...

Узнав в поселке, где живут саамы, я направился к одному из них.

— Осипов, — представился новый знакомый.

Был он немногословен. На вопрос, что умеет делать, ответил коротко:

— Все умею.

И действительно, он плел корзины, сети, арканы, делал лодки. Осипов вдруг вспомнил:

— Кережу делал.

— Кережу?!

Трудно было поверить. Впрочем, тут же появилось сомнение: последний раз Осипов делал кережу в юности, сейчас ему было семьдесят лет.

Я попросил мастера сделать модель. Он, смущаясь, показал покалеченную кисть правой руки. И тихо, будто оправдываясь, проговорил:

— Фашист проклятый… но я эту «кукушку» все-таки выследил и... Ну да ты сам делай, а я тебе помогу.

Мы вышли с ним на улицу, прихватив с собой ножовку и нож. Обходя двор в поисках бросового материала для модели, он рассказывал:

— Трудно было в старину передвигаться саамам зимой. И задумал однажды мастер-саам сделать лодку, плавающую по заснеженной лесотундре. Так появилась на свет керресь. Она сильно нагибалась на поворотах, но не перевертывалась. И хорошо маневрировала между деревьями, потому что длина и ширина ее соответствовали средним размерам оленя...

Я поднял в углу двора ветку рябины и достал нож.

Федот Семенович покачал головой:

— Э! Такая не годится. Нужна с изгибом.

Он выбрал плавно загибающуюся на конце ветку и протянул ее мне, насмешливо заметив при этом, что для игрушки и рябина сойдет, а для настоящего полоза нужна только береза.

— А теперь послушай, как мы это делали. Долго искали ствол березы с изгибом, рубили и тесали с двух сторон до толщины ладони, постепенно сужая и утолщая к носу, и обтесывали в передней части комель. У торца полоз срезали по кромке.

То же самое, обстругивая ножом заготовку, проделал и я с веткой — и получился маленький полоз, по форме напоминающий трапецию. Федот Семенович внимательно следил за моей работой, постоянно вскакивал: «Нет, не так, дай я!» Временами он одобрительно кивал: «Во-во, молодец!»

— А шпангоуты гнутые видел? — хитро улыбнувшись, спросил он. — Для них готовых веток не найдем, самим гнуть надо. Это труднее. Раньше мы брали для шпангоутов березовые ветки и обтесывали их вот так. — И он показал пальцами толщину примерно в пять миллиметров. — По длине они разные, от наибольшей сзади к наименьшей впереди. Сначала неделю-две держали их в воде, в озере или речке. Но твои можно распарить и в кипятке, — махнул он рукой в сторону будущей модели.