Вокруг Света 1983 № 11 (2518) - [14]

Ровно тянется бесконечная лента, выложенная из железобетонных плит с намертво прикрепленными к ним болтами и клеммами. Этими болтами к бетонному основанию прикручивают рельсовые плети. На плитах уложены и стрелочные переводы на станциях.

Я отметил непривычную, слишком широкую колею испанской железной дороги. Ведь во всей Европе (кроме Финляндии), и в США, и в Японии, и в большинстве других стран колея уже нашей. Если быть точным, там от рельса до рельса 1435 миллиметров, а у нас в Советском Союзе 1524 миллиметра.

Отвлекусь, чтобы ответить на вопрос, который часто задают мне друзья нежелезнодорожники: почему такая «некруглая» цифра? Она была «круглой», когда строили первую железную дорогу в России — ровно пять футов. А это и есть 1524 миллиметра. На дорогах Испании принята колея шириной 1676 миллиметров. Но никто толком не объяснил мне, чем это вызвано.

После обеда я встретился с Фелисиано. Едем на автобусе по бульвару Прадо-Реколетос-Кастеллана — его длина около четырех километров, а ширина более шестидесяти метров: мраморные фонтаны, памятники...

У «Музео дель Прадо» на бульваре какое-то сборище. Больше сотни людей толкутся, сжимая в руках портфели и «дипломаты». Митинг? Нет, базар! Предлагают друг другу старые монеты, открытки, почтовые марки...

Каменные львы, положив лапы на большие шары, охраняют вход в «Музео дель Прадо». Поднимаемся по лестнице и вступаем в святилище искусства...

Примыкаем с Фелисиано к небольшой группе туристов. Фелисиано шепотом переводит мне пояснения экскурсовода. Да, целый зал Веласкеса, целый зал Гойи. Права была мадам из самолетного кресла! Многим можно пожертвовать, чтобы только побывать в Прадо. Но в этом музее надо ходить неделями, месяцами, а мне, как ни жаль, через несколько дней уезжать...

— ...Ну вот наконец в нашем распоряжении целый день! — радуется Фелисиано, встречая меня в отеле рано утром. — К тому же у нас есть «колеса»! Познакомься — мой коллега Рамон Гарсиа Кампа.

Из-за руля приземистого ярко-желтого «фиата» с трудом вылезает двух-метроворостый парень, на вид — ровесник Фелисиано. Жмем друг другу руки и в машину. Я сажусь рядом с Рамоном, Фелисиано устраивается на заднем сиденье и, положив локти на спинку моего кресла, готовится добросовестно выполнять обязанности экскурсовода.

— Куда мы сегодня, Фелисиано?

— Хотим показать тебе кое-что. Поедем туда, куда советских не возят...

Я заинтригован.

Как только машина, попетляв по двухэтажным транспортным развязкам, выскочила за пределы Мадрида, Фелисиано сказал мне, что едем на братскую могилу испанцев, погибших во время национально-революционной войны, продолжавшейся с июля 1936-го по март 1939 года. Лицемерие каудильо распространилось и на жертвы гражданской войны. Были вскрыты все захоронения республиканцев и мятежников, останки перевезли в одну общую могилу, вырубленную в скале в пятнадцати километрах от столицы, и водрузили над ней высоченный крест. «Все испанцы должны быть вместе», — лицемерно изрек престарелый генералиссимус, по вине которого погибли тысячи и тысячи людей.

— Здесь лежат и мой дед, и дед Рамона, — задумчиво проговорил Фелисиано. — И тот и другой были небогатыми крестьянами, а воевали по разные стороны фронта...

Фелисиано рассказал, что во время гражданской войны часть крестьян и мелкой буржуазии была обманута реакцией и втянута в борьбу на стороне франкистов. Потом эти люди на собственной шкуре убедились, что не они победили в войне, а горстка монополистов и крупных землевладельцев. Но то обстоятельство, что они находились в рядах мятежников, создало пропасть между ними и честными тружениками Испании.

Дед Фелисиано погиб от пули в Университетском городке, защищая Мадрид, а дед Рамона подорвался на республиканской мине в горах Эстремадуры.

— Фелисиано, а можем мы проехать на места боев за Мадрид? — спрашиваю я.

— Можем! И еще как можем! — горячо отзывается он. — Мы с Рамоном так и планировали.

...Мне тогда было примерно столько же, сколько родителям Фелисиано — Родриго и Каталине. Из черных тарелок репродукторов сыпался на нас рокочущий град незнакомых названий — Бильбао, Теруэль, Гвадалахара, Сьерра-де-Гвадаррама, Герника. Плакали первые сироты и вдовы: отец Витальки из параллельного класса, летчик, не вернулся домой — он погиб, «выполняя задание командования».

Мы знали или догадывались — это Испания! Наши отцы и старшие братья тогда впервые вступили в вооруженную борьбу с фашизмом, закончившуюся в сорок пятом на земле гитлеровского рейха. Мы носили похожие на пилотки остроносые испанские шапочки с кисточками спереди и, подняв сжатые кулаки, скандировали «но па-саран!» на пионерских сборах. А потом приехали дети республиканцев. Вместе с ними отдыхали и закалялись мы в пионерских лагерях. «Это не маргарин!» — говорили маленькие испанцы друг другу, уписывая пышные булочки со сливочным маслом.

А Мадрид истекал кровью под бомбами, в его предместья рвались итальянские танки, присланные дуче Муссолини.

Память сердца — вот что такое Мадрид!

И когда Фелисиано с Рамоном, стоя на асфальте забравшегося в горные выси шоссе, показывали мне места, где проходили рубежи обороны защитников Мадрида, я смотрел на чаши озер, вобравших в себя синеву неба, на обрывы порыжевших скал и видел изрытые танковыми гусеницами поля, сожженные деревни и разрушенные города моей Родины...