Вокруг Света 1983 № 01 (2508) - [36]

Так все трое и предстали перед князем Матвеем Петровичем Гагариным. Подали с поклоном общую челобитную. Князь долго не держал просителей. К их немалому удивлению, не накричал, не затопал ногами — шибко начертал на челобитной дорого достающиеся простолюдинам слова: «Дозволяется искать всякого рода руды и в курганах вещей».

Через несколько дней — вот оно в чем дело-то! — худородный гвардейский офицер Лихарев, прискакавший в Тобольск по именному указу царя, посадил князя Матвея Петровича в простые сани и повез с великим бережением в столицу. Зачем повез, никому не было ведомо. Догадывались догадливые — уж больно князь нагловат был, плохо различал, где свое, а где державе надлежащее...

А Михаила Волков, да Степан Костылев из Коркинской слободы, что у Чеужского острога — поселения на Оби (севернее нынешнего Новосибирска), да Федор Комаров из острога Белоярского на Оби же (возле современного Барнаула) подались, пока зима, к верховьям бурной алтайской речки Алей — там, как значилось в доношении Костылева и Комарова, есть в недрах «прибыльная» медная руда. За такую, не скупясь, платит казна отменные денежки. Костылев с Комаровым хорошо знали те рудные места, потому что жили от них недалеко. Много дней добирались все трое из Тобольска в Томск. Шли на восход и на восход — сибиряки все ближе к своим домам, а Михаила все дальше и дальше от родимой Рязанщины.

Не доезжая до Бердска, Степан Костылев с друзьями завернул в родную Коркинскую слободу на денек-другой отогреться. Местный приказчик Константин Захаров «удержал было их челобитную у себя и руд искать не велел». Но, узрев подпись губернатора, сказал:

— Что ж, валяйте, коли охота есть. А по мне, ребята, не совались бы вы на Алей, пока лихо вас обходит.

Не послушали. До места, которое хорошо знал Степан, было еще несколько дней санного пути. Добрались. Кругом горы, долина в обильном снегу, глушь, вековая дремь. Алей здесь стиснут крутыми увалами. У озера нашли искомое место. Работали споро. Вырыли трехсаженную яму-дудку. Когда добрались до самого, как показалось, добротного минерала, отколупнул Степан увесистый изжелта-зеленый кусок, протянул Волкову:

— Ты, Михаила, в столичных рудоведцах ходишь, не нам чета. Говори, гож ли камень, что под ногами у нас? Не зря шли?

А тут и говорить нечего было. Михаила узнал ее, руду медную, по надежному признаку — зеленой гуре. Повертел кусок в руках и приметил, что руда действительно богатая да еще и с примесью какой-то, на серебро схожей. Улыбнулся:

— Гожая! Ох, гожая, друзьяки! И шли не зря.

К весне — вот-вот половодье — вернулись в Томск. Предъявили руду в канцелярии томскому воеводе, иначе коменданту, Василию Козлову. И новую челобитную подали с описанием, где нашли, и с просьбой немедленно отправить добытое в Тобольск, а там и дальше — в Петербург, в Берг-коллегию. А лучше бы, дескать, свелел бы комендант их самих послать в столицу с той рудой... Козлов разгневался не на шутку, будто его собственной чести было нанесено оскорбление. На самом же деле он понял: прибылям его наступает конец. Он отлично знал те рудные места.

Оттуда, от местных приказчиков, старост и воевод, от приказных людей и даже крепких алтайских крестьян получал он немалую мзду лишь за то, что не пускал в те места государевых рудознатцев. И вот тебе на! Эти трое сумели обойти его, Козлова, и содеять свое лихое дело. В беспамятстве он прогнал рудознатцев вон.

Отпела птичьим щебетом весна, отошло половодье, на Томи четче обозначились берега. Жили впроголодь, ютились на постоялом дворе, оставленные про запас деньжата таяли — что делать? Степану и Федору еще куда ни шло — местные ведь, сибиряки! — а ему каково, Михаиле Волкову?

— Вы, ребята, как хотите, а мне жить скоро будет не на что. Пойду по Томи, может найду что. Чем зря сидмя сидеть. Тогда можно будет в Тобольск обратно податься.

Помолчали. Ехать по Томи — лишние расходы. Но и друга в беде оставлять немыслимо.

Наняли лодку и гребца, подались вверх по Томи, против течения. За городом берега топкие, низменные. Затем пошли обрывы. На скосах круч — словно книга рисованная: сверху лента чернозема, под нею глины, затем лента песка, дикого камня — шифера, а потом и вовсе пояса темных, рыжих, коричневых, желтоватых и прочих оттенков. Тянутся извилисто, в иных местах вдруг круто уходят в воду, в неимоверную жуть — поди узнай, на сколько саженей сигают те ленты в нутро земли.

В Верхо-Томском остроге (верст двести по реке выше Томска) пристали к крутой отвесной скале. Рядом, из распадка, вливалась в Томь бурная речка, тут же узнали — Чесноковкой зовется. На верху скалы виднеется бревенчатый частокол, за ним — серые кровли строений и затейливая луковка церкви.

— Теперь, ребята, стоп, — сказал Михаила. — Дальше — пеши. Пусть гребец с лодкой остается, а мы — айда.

Взяли кайлица, веревки, лопату, поднялись в селенье помолиться богу и показаться волостному старосте, затем отправились гуськом по берегу Чесно-ковки к ее истоку. Тропка то вверх, то вниз. Лесная поросль. Кедровый бор. Михаила пристально смотрел на берег, приседал, заметив минерал или голыш. Справа в Чесноковку впадал ручей, на берегу все чаще попадались куски аспидного камня.