Вокруг Света 1982 № 10 (2505) - [30]

— Надеюсь, полезное...

Он снял с головы мягкую шапочку из черной саржи, тронул и поправил на себе страховочный ремень с карабином, как бы заполняя невольно возникшую паузу.

— Янис Симеоне зовут меня,— представился он.— Раньше я складывал печи, а потом вдруг захотел ходить по крышам. И так стал трубочистом.— Чувствовалось, что трубочист на правах хозяина предлагает иронически-шутливый тон.

Мы медленно пошли от привокзальной площади к центру. Ночью были заморозки, и крыши домов покрылись белесым налетом недолговечного в эту апрельскую пору инея, и теперь, буквально на глазах, он стаивал и поблескивал на черепичных крышах. В воздухе все еще держалась свежесть, холодящая дымка утра, в которую откуда-то вплетался знакомый запах. Я прислушивался к себе, оглядывался по сторонам и, вспомнив, что таллинцы когда-то топили свои учреждения и дома торфяными брикетами, спросил у Симсонса:

— А чем топят дома в вашем городе?

Он несколько раз потянул носом воздух.

— Это дым березы,— сказал Симсонс, и последняя тень смущения в нем исчезла, уступив место внимательному, сосредоточенному взгляду.

Через несколько шагов трубочист вывел меня к тупику и показал на трубу, торчащую из окне:

— Вот он! Дым, который вас заинтересовал... Там, в профтехучилище, идет ремонт. Надо стены сушить... Ах да, вы спросили меня, чем город греется? Центральным отоплением! — с несколько наигранным безразличием вспомнил он и отозвался так, как обычно говорят о своем конкуренте и при этом не хотят выглядеть пристрастным.— Правда, наш город древний, как и моя профессия, в домах еще много интересных печей, и есть немало людей, которые продолжают сами отапливать свой дом... И конечно, все хотят дровами это делать. Тепло уютное получается, и запах березовой коры... для настроения, когда ты пьешь свой вечерний кофе...

Город просыпался, и Янису Симсонсу все чаще встречались знакомые. Улучив момент, он коротко прерывал разговор со мной, и тогда в воздухе звучало звонкое «Свейки». А Симсонс, возвращаясь к прерванной теме, вспоминал, как после армии он перешел из печников в трубочисты, как первый раз полез на скользкую крышу городской почты... «Здесь она.— Он тут же показывал на самое большое пока строение, попавшееся на нашем пути.— Вот она, моя главная труба!» Так и говорил — «главная труба»... И вдруг снова: «О-о-о, Мартиншь. Свейки. Как тянет печь?» — спрашивал он у прохожего, и тот, удивленный, что трубочист обращается к нему по-русски, успевал лишь ответить улыбкой...

Мы прошли мимо цветочниц, выстроившихся в ряд в начале той самой улицы Ригас, о которой мне говорил мой рижский друг. И когда я уже подумал было, что злоупотребляю вниманием доброго Симсонса, он остановился.

— Здесь, в здании ратуши, я тоже чистил дымоходные трубы... Теперь провели центральное отопление. Но печи остались.

Небольшой двухэтажный дом стоял почти в самом начале улицы Ригас. На гладкой, без орнаментов стене — средневековый герб города с нехитрым изображением: две башни и посредине, над аркой, рыцарь с мечом в руке. Ниже, на фасаде, на уровне глаз прохожих — мемориальная доска из белого мрамора: «В октябрьские дни 1917 г. в этом доме работал военно-революционный комитет XII армии».

— Цесис — первый латышский город, где установилась Советская власть.— Трубочист подождал, дал мне рассмотреть дом.— Дальше не мой участок,— сказал он,— но пойдемте еще немного, я хочу показать вам одно окно.

На окно Симеоне обратил мое внимание издали: оно находилось высоко, на эркере одного из домов... Пока мы подходили к зданию, в окне на наших глазах зажегся свет, и в нем проступила фигура молодого человека и плоскость кульмана.

— Вот он, Марис Лукайжис! — взволновался Симсонс.— Архитектор... Он знает город, как свой дом. Нет. Как любимую книгу.

Человек за окном что-то делал, двигался и вдруг с высоты заметил нас с трубочистом... Узкая улица и теснящиеся друг к другу дома были настолько несоразмерны с привычным масштабом улиц и домов больших городов, что, когда архитектор растворил окно и рассеянно глянул на улицу, мне он показался совсем рядом. Я не удержался и крикнул:

— Как попасть к вам?

Человек от неожиданности на секунду замер, но, быстро овладев собой, показал рукой вниз, на дверь с надписью «Латкоммунпроект».

Кажется, моя громкая непосредственность смутила Симсонса.

— Вот видите, пока не освоился с вашими масштабами.

— Все в порядке.— Он протянул руку.— Думаю, мы еще встретимся...

Архитектор ждал меня в холле на верхнем этаже и сразу же повел на свое рабочее место, откуда прекрасно просматривалась улица, и, странно, она совсем уже не была похожа на ту, по которой мы только что шли с трубочистом.

— Я хотел бы увидеть Цесис вашими глазами.

— Это невозможно,— сухо ответил Лукайжис.— Для этого надо родиться здесь! — И архитектор стал прикалывать на доску лист ватмана.

В его манере говорить я уловил ту жесткость, которая не сразу располагает, но в то же время исключает неопределенную вежливость, иногда сопутствующую первой встрече. И если даже после знакомства с Янисом Симсонсом я вообразил бы, что архитектор Марис играет на флейте в оркестре трубочистов, я тут же должен был отогнать эту мысль.