Вокруг Света 1981 № 06 (2489) - [7]

...В кафе прохладно и уютно, а на улице раскаленный ветер из Сахары: будто тебя на многие часы привязали к духовке, где пекутся пироги. Когда в такую жару размахиваешь руками, то кажется, что кисти в меховых перчатках: так и норовишь их снять, пока не опомнишься.

Поблескивают никелем два кофейных автомата, молодой хозяин уверенно орудует ручками: «Вам покрепче?»

— Нравится у нас? — спрашивает Ахмет.

— Очень хорошая страна, хорошие люди.

— Мы делаем только первые шаги...

— Уверенные шаги.

Беседовать с Ахметом интересно — он учился во Франции, был на практике у нас в Донецке. Его, как и всех интеллигентов Алжира, с которыми я встречался, отличает страстность в разговоре и гордость за успехи родины.

— ...Оазисы, оазисы... их все больше и больше!.. И в этом счастье! — с пафосом, достойным уважения, восклицает Ахмет. — И в этом прогресс!

Он говорит об освоении Сахары, о том, какое важное значение это имеет для алжирского сельского хозяйства. В ответ я рассказываю о наших успехах в борьбе с пустынями.

— Да, да, мы то же самое хотим сделать в Сахаре! — восторженно подхватывает Ахмет. — Пустыня — это отвратительно. В природе, в жизни. Хорошие люди как оазисы среди равнодушных барханов. В песках истории дружба народов — тот же оазис, в котором отдыхает душа. И счастье — оазис, сотворенный самим человеком... Наша земля знала стольких завоевателей: римлян, турков, испанцев, французов... Теперь в жизни нашего народа начинается исторический оазис, и мы готовы день и ночь трудиться, чтобы не погибла его робкая зелень, чтобы не иссякла вода. Вы, русские, нам много помогаете. Спасибо!..

Он кладет свою руку на мою.

На улице под нудно палящим солнцем течет поток машин, суетится пестрая толпа с черными пятнами женских одеяний...

«Толпы народа — факелы — музыка»

С некоторых пор я «коллекционирую» экскурсоводов. Попадаются преинтереснейшие типы.

Например, солидный настоятель базилики св. Антония возле Аннабы. Или экскурсоводы, напоминающие учеников-зубрил, бестолково заучивающих текст. А также экскурсоводы, похожие на дипломатов.

Особая фигура в этой «коллекции» — старик из Гельмы, небольшого алжирского города.

Кроме римского театра, иных древностей в городке нет. На месте других памятников истории в стране бесчисленные развалины, а тут вдруг кольцо почти не тронутой временем светло-коричневой каменной кладки. Стены врезаны в холм — арена у подножия, амфитеатр скамей из крупных обтесанных плит на крутом склоне. Несмотря на немалое количество мест, скамьи не .разбегаются от арены, а чудным образом стекаются к ней. С любого сиденья до актеров рукой подать — такая иллюзия.

Проход к театру загораживала проволочная ограда Мы пошли вдоль нее и наконец заметили ворота и запертую дверь-решетку в пристройке-башне, Разочарованно подергали замок. И тут из-за могучей стены выскочил старичок с огромной связкой ключей, поздоровался и отпер решетку.

Солнце взбиралось к полудню. Римскому театру не полагается крыши, но внутри было приятно прохладно — взгляд холодил влажный цвет каменных плит. Голова кружилась — так круто уходили вниз скамьи.

По жесту старика мы остановились.

Время и африканское солнце изрядно подсушили его — одни кости под поношенным пегим костюмчиком. Прямой, без сутулинки, на щеках черные с сединой колючки щетины — как кактус в пустыне. Он начал служение музе с гонорара.

— Шакён дё динар,— строго говорит старичок. «С каждого по два динара».

...И вдруг словно взвился занавес. Глаза гида — воспаленные, прищуренные — вспыхивают вдохновением.

Он отходит на несколько шагов и выкрикивает:

— Вы понимаете, где находитесь?

Молчим. Кто не знает французского, с тревогой перешептывается: что случилось?

— Да, вы правы! Вы внутри Истории! — говорит старичок тихим примирительным голосом и снова переходит на крик:

— Вы в самом чреве Истории!

И внезапно зловеще тихо, доверительно:

— Эти стены видели ужасное.

Его манера рассказа напоминает человека с мухобойкой: медленно крадется — шлеп по какой-нибудь мысли! — и рывком, на цыпочках вперед.

— Римляне. Много римлян. И все в тогах. Сидят здесь, здесь и там. Внизу гладиаторы. Один повержен. Победитель спрашивает благородных мсье и мадам: да или нет? Палец вверх — жизнь. Палец вниз — смерть. Да, господа, палец вниз,— старик энергично демонстрирует жест,— и смерть. Не приведи господь увидеть руку судьбы в таком положении!.. А смерть? Вы думаете, смерть от кинжала? Нет! Львы, львы! Видите длинную яму между ареной и сценой? Туда! Туда — а львы не кушали две недели!.. Теперь спускаемся. Не ко львам — на арену. Мы направляемся вниз, а он остается наверху и брезгливо наблюдает за нами. Акустика в театре невероятная — шепот с одного конца слышен в другом. Поэтому старик говорит, не повышая голоса:

— Вы сбежали вниз, как стадо баранов! Благородные римляне так не суетились.

Он берет в правую руку полу пиджачишка и, придерживая ее, как край тоги, с высокомерным выражением лица медленно шествует по ступеням, роняя реплику в сторону:

— Они все были в тогах — белых! Тоги — это как простыни, если вы не знаете. — И напускает на лицо брезгливо-римское выражение.