Вокруг Света 1981 № 03 (2486) - [36]

Джордж долго потом сопел, обиженный за Новую Зеландию, с которой Европа сыграла такую злую шутку. А я уже лез в новую ловушку. Время от времени мы проезжали мимо больших, но, как сказал мой попутчик, мелководных озер, похожих  берегов на болота. Середины озер были темными от стай каких-то черных птиц и я поинтересовался, что это за птицы и почему они не подплывают к берегам.

— Как? Ты и этого не знаешь? — обрушился на меня Джонс. — Это еще один бич страны. Черные лебеди. Их здесь так много, и вред они приносят такой, что охота на них разрешается круглый год. Вот они и сидят на озерах.

Машина вильнула. Это Джонс сделал резкий поворот рулем и проехал по кошке, сбитой, по видимому, предыдущей машиной. Я внутренне вздрогнул но промолчат. А пейзаж опять начал меняться горы стали выше, речушки, которые мы переезжали,— быстрее. Снова встретилась сбитая кошка и опять Джордж рывком перевел руль машины так, что мы переехали ее. Теперь я успел разглядеть пушистый и толстый хвост — в темно-коричневых поперечных полосах. И тут я не удержался и спросил. В глазах Джорджа блеснул жесткий, стальной огонек.

— Зачем их давлю? Да их сто раз давить не жалко. Ведь это же опоссумы. — И увидев что я все еще не понимаю начал терпеливо и подробно, как маленькому, разъяснять. — Опоссумов привезли из Америки. Маленький зверек лазает по деревьям, ест листья, неприхотлив, мех хороший. Но им так понравились наши деревья, особенно верхушки их что там, где живут опоссумы, уже нельзя получить хорошей древесины. Леса просто гибнут. Страна несет огромные убытки. Опоссумов сажают в клетки, травят, но они все еще растут в числе. Да что деревья — они нам всю энергетику, всю связь испортили! Забираются на верхушки телеграфных столбов и — любимое их развлечение — качаются на проводах, да так что передними лапами держатся за один провод, а отталкиваются от другого. Сколько обрывов, сколько коротких замыканий. Ничего не помогает.

Он безнадежно махнул рукой на один из столбов, мимо которых мы проезжали. И тут я понял почему столбы выглядели странновато. Нижняя половина их метра на три четыре была полностью обита со всех сторон кровельным железом, чтобы помешать опоссумам забираться на верхушку.

Как только мы достигли перевала и начали спускаться на другую сторону острова, пошел очень теплый дождь. Я знал, что полные влаги тучи которые подходят к острову с запада и юга, выливаются именно здесь. Поэтому климат этой части острова не только дождливый, но и очень теплый. Кругом росли какие-то огромные папоротникообразные пальмы.

Хоки-Тика располагалась на сравнительно ровном зеленом склоне холма вблизи моря, среди песчаных отвалов заброшенных карьеров, из которых добывался золотой песок. От «золотой лихорадки» осталась лишь ржавая драга, одиноко мокнущая под дождем.

Нас встретили Тревор и вся его семья жена и куча ребятишек, не спускавших глаз с «живого русского». Мы пообедали, поговорили и тронулись в обратный путь. Когда добрались до перевала, уже наступила ночь, и вдруг стало ясно, что опоссумов здесь действительно много. Из темноты сверкали необычным фиолетовым огнем глаза зверьков, в которых отражался свет фар. По-видимому, опоссумы были ночными животными, они все время перебегали шоссе, и Джордж снова вилял машиной, чтобы ударить их.

Я вспоминал об этой поездке с Джонсом, об учителе Треворе и думал, что было бы хорошо переехать из госпиталя к одному из этих «антарктических киви», но все они жили сейчас далеко от Крайстчерча и были недоступны мне.

Киви новой окраски

А вот еще один мой «антарктический киви». Высокий, худой, застенчивый, похожий на Дон-Кихота человек. Зовут его Манфред Хокштейн. Он еще не очень хорошо говорит по-английски, так как недавно переехал со всей семьей из Западной Германии на постоянное жительство в Новую Зеландию. Обосновался в пригороде столицы страны. По профессии физик, он стал заниматься геофизикой. Еще в Антарктиде мы подружились: я иногда чувствовал себя одиноко, и он тоже. Нам обоим еще не хватало знания языка и обычаев страны, с жителями которой мы общались.

Детство Манфреда прошло в маленьком городке под Мюнхеном. В конце войны пришли американцы, началась неразбериха, старые порядки рухнули, новые еще не родились.

«В дома возвращались солдаты,— с грустью рассказывал Манфред,— изломанные поражением, отрешенные от всех домашних дел. Они доставали где-то бутылки шнапса или самогона, садились в кружок, напивались, спорили, пели песни. А потом снова и снова обсуждались ступени поражения. Они не могли понять, как же так все получилось?» Жизнь была тяжелой, голодной, неопределенной. Манфред и его сверстники целые дни проводили на рынке, обменивая с американскими солдатами домашние старинные безделушки на сигареты, ну а уж американские сигареты тогда были главной недевальвируемой валютой.

Потом Манфред окончил школу, университет, женился. Но чувство неустроенности, неуверенности осталось. И вот теперь он с женой и двумя дочерьми стал новозеландцем, работает в Новозеландской антарктической программе. Я был у него в гостях, в пригороде Веллингтона. Уютный домик, маленький садик. Травяная площадка для детей. Встретили меня жена Манфреда — Гретхен, дети. Оба восторженные, рады показать, как хорошо наконец живут.