Вокруг Света 1979 № 11 (2470) - [27]

Может быть, островитянам разрешается покидать Ниихау? Нет. это «противозаконно». По всяким мало-мальски важным делам на соседние острова выезжает либо сама владычица, либо ее дети. Бывает лишь — но чрезвычайно редко, — что в Гонолулу с поручением посылается кто-нибудь из подданных. В этом случае он обязан вернуться и доложить об исполнении. И не дай бог, если в столице он расскажет об условиях жизни и порядках, царящих на Ниихау: нарушителя запрета ждет суровое наказание. Поэтому на Гавайях Ниихау известен еще и под другим названием: «остров Молчаливых».

О порядках на острове мы уже знаем (может, и не в полной мере, но кое-какие данные все же просочились). Теперь об условиях жизни. Как правило, они исчерпываются словом «нет». Здесь нет электричества. Нет чистой проточной пресной воды: пригодные для питья источники отсутствуют. Нет врача, и оказать кому-либо срочную медицинскую помощь невозможно.

Приезжают сюда лишь друзья и родственники семейства Робинзонов. Без приглашения правителей никому из посторонних здесь показаться нельзя. Исключение делается лишь для представителей министерства здравоохранения. Остров Молчаливых закрыт для большого мира.

Впрочем, был один случай. Два журналиста решили приподнять занавес таинственности, окружающий Ниихау, и ночью незаметно высадились на берег острова. Они были босы... без головных уборов... одеты в изрядно потрепанные матросские робы... И когда утром их. мокрых и «изможденных», обнаружили островитяне. журналисты рассказали «страшную» историю. Будто бы их корабль потерпел крушение, будто бы они долго плыли в океане в поврежденной лодке, без устали вычерпывая воду, и будто бы лодка в конце концов тоже затонула.

Робинзоны поначалу им поверили и даже оказали «необходимую» помощь. Но потом кто-то из семейства заметил, что «потерпевшие кораблекрушение» уж слишком живо и слишком многим на острове интересуются. Элен Робинзон моментально отдала соответствующие приказания, «матросов» схватили, связали и без лишних церемоний выпроводили на соседний Кауаи.

А недавно на Ниихау произошла и вовсе беспрецедентная история — остров решил посетить сам губернатор Гавайских островов. Робинзоны ему в визите отказали!

В последние годы Робинзонам не раз предлагали продать остров. Запросы шли от частных лиц, от правительственных организаций, и — безуспешно. Семейство властителей Ниихау на все отвечает решительным отказом. Зачем? Они владыки, у них собственная «империя», есть две с половиной сотни вассалов. послушность которых «освящена» традицией.

Похоже, что за последние сто лет жизнь здесь не претерпела никаких изменений. И островитянам остается только надеяться, что кто-нибудь из внуков Элен Робинзон обнаружит (или ему подскажут): на дворе-то двадцатый век...

А. Глебов

Знак мастера

Цветущей майоликовой фреской расстилался шахриханский базар. Горы яблок, хурмы и винограда, пестрота тюбетеек и халатов, густые коричневые пятна глиняной посуды, сочные дразнящие ковры словно согревали унылый полумрак зимнего среднеазиатского неба...

Но я прошел мимо этого великолепия, потому что мастер Абдуллаев уже поджидал меня у входа в свою крошечную мастерскую. Двери ее выходили прямо на базар, а окна с прилегающей террасой смотрели на сонную и грязную воду арыка. Таких мастерских, объединенных в артель по производству знаменитых шахриханских ножей, было здесь около дюжины. И каждая почти ничем не отличалась от другой: небольшой горн, наковальня, несложный набор инструментов — молот, зубила, сверла, резцы, штампы, точильные камни.

Мастер Абдупатто Абдуллаев тоже на первый взгляд мало отличался от своих коллег: был он, как и они, меднолиц и суров, стремителен в движениях и скуп на слово. Кузнечной и чеканной работой занимался уже около тридцати лет и был достаточно известен и у себя в Ферганской долине, и за ее пределами. Узбекский нож-пичак принес ему эту известность. Широкий, звенящий, с черно-фиолетовым отливом, инкрустированный красными, зелеными, голубыми, белыми камешками-крапинками, на лезвии которого сияют три звезды и луна — древнее клеймо Абдуллаевых. Этот нож — незаменимый помощник за трапезой в кругу друзей, неотъемлемая деталь узбекского праздничного наряда.

— Сколько лет существует наш промысел? — медленно и чуть иронично переспрашивает он, откладывая в сторону баскан — молот, которым только что «отглаживал» раскаленную металлическую заготовку. — Неправильный ваш вопрос, товарищ: нужно говорить «веков». Да, да, веков. Сколько лет городу — столько и шахриханскому ножу. А значит, и всему нашему абдуллаевскому роду... Я не очень силен в истории и поэтому отвечу так: мой отец делал ножи, и отец деда делал, и отец прадеда, и еще несколько пра-пра-пра... И все они — это я, Абдулатто. Потому что ничем другим, кроме ножей, мы не занимались. Моими руками предки продолжают свою работу...

В этот момент в мастерскую вошел сын Абдуллаева Юлбарс. Не говоря ни слова, он взял в руки резец, и на стальном лезвии обозначились плавные, прерывистые линии узоров. Вероятно, и ему лет через пятнадцать-двадцать придется повторить слова своего отца. Такова традиция: мастер обязан оставить после себя прямого наследника своего мастерства.