Вокруг Света 1979 № 02 (2461) - [6]

Хорошо в тени. Пальмы нависли над водой, кое-где волны подмыли корни, и несколько деревьев ткнулись кронами в желтоватую, мутную воду. Под их сенью спряталась деревушка под названием Агонинкамей, что в переводе с местного наречия как раз и означает «деревня под пальмами». Десятка три хижин, кирпичные домики под плоскими крышами — школа, медпункт. Какого же труда стоило построить эти домишки! Все для них — от цемента до последнего гвоздя — привезено по воде. По суше, по рыхлому сыпучему песку косы пройти-то трудно, не то что донести что-нибудь.

Именно труднодоступность этих мест привлекла сюда первых поселенцев. Появление деревень в устье Моно относится примерно к концу XV века, когда побережье Гвинейского залива стали осваивать работорговцы. Спасаясь от охотников за рабами, сюда пришли с севера рыбачьи племена, относившиеся, по всей вероятности, к народности аджа. Часть из них остановилась и осела на берегах озера Аэме, они называют себя хуэла — «те, кто остался ближе к дому», в отличие от дошедших до океана хула — «тех, кто живет на берегу моря». Обе эти группы до сих пор сохранили похожие в основном обычаи, верования, язык. Они и внешне схожи: среднего роста, коренастые, с сильно развитым торсом и мускулатурой рук.

Жители дельты Моно с безразличием, даже с каким-то презрением относятся к суше. Они ставят свои жилища как можно ближе к воде, хижины занимают минимальное количество земли и не имеют в отличие от обычных африканских домов ни внутреннего двора, ни даже намека на огород. Вот и в этой деревушке под пальмами дома стоят у самой кромки суши. Вода лениво плещет в днище причаленных пирог, повсюду развешаны для просушки сети. Взрослых мужчин не видно — рыбаки еще не вернулись с лова.

— А где вы берете воду для питья? Разве из реки можно пить? — спрашиваю я перевозчиков, и оба они одновременно качают головами: старик — утвердительно, молодой — отрицательно. Видно, в этом случае мнения деда и внука диаметрально расходятся.

— Говоришь ему, говоришь, нельзя пить, — ворчит парнишка. — Учитель объяснял, что вода грязная, в ней много ила, солоноватая она; чем ближе к морю, тем солонее. Все давно воду из колодцев на большой земле берут, а его разве убедишь?

Действительно, по дороге мы обогнали несколько пирог, в которых женщины везли большие чаны. Вот так — на воде и без воды...

Мы снова уходим от берега, на простор. Теперь до деревни Авло, где живет мой приятель, и до Буш дю Руа, осталось километра четыре. Солнце пропекает одежду насквозь, оно ощутимо давит на плечи, пляшет тысячами слепящих бликов вокруг лодки. Ближе к горизонту над сверкающей поверхностью воды видна зеленая бахрома пальм, дрожит марево испарений. Черные черточки пирог и фигурки рыбаков тоже дрожат и колеблются, как будто смотришь на них сквозь языки прозрачного пламени. Стоит удивительная, почти нереальная тишина. Не мертвая и бестелесная — она полна незаметных звуков: шелестом капель, срывающихся с шеста, и журчаньем густой, мягко смыкающейся за кормой воды, вскриками чаек, гулом далекого океанского прибоя.

Когда-то деревня Авло умещалась на небольшом островке, но потом рыбацкие хижины перешагнули на косу и сгрудились над самой рекой. Мы держим путь к новой, материковой, если так можно выразиться, части деревни, к школе, где и живет молодой преподаватель Джибриль Мохаммед.

Сегодня воскресенье, занятий нет, и Джибриль дома, проверяет тетрадки. Он сильно изменился, вытянулся и окреп, этот вчерашний школьник.

— Добрый день, метр, — вразнобой здороваются со своим учителем босоногие провожатые.

Дом учителя невелик — две малюсенькие комнаты. Их убранство отличается от обычных крестьянских хижин — циновка со скатанным в головах одеялом, керосиновая лампа на стене, кухонная утварь — лишь наличием стола и двух стульев. И дом и школу — навес из пальмовых листьев над двумя рядами грубо сколоченных скамеек и парт — построила община, а жалованье преподавателю платит государство. Одно из условий: кандидат в МРП — так сокращенно стали называть молодых революционных преподавателей — должен быть одиноким и два года, до истечения срока контракта, не жениться или не выходить замуж.

— Оно и к лучшему, — смеется Джибриль. — А то женили бы в момент, девчонки здесь красивые. Но одно дело обеспечить жильем и жалованьем холостяка, другое — семью.

Работать сначала было трудно. Опыта никакого. У меня была двухнедельная стажировка в школе округа: в классе сорок учеников от пяти до десяти лет. Потом всякие житейские проблемы — я ведь здесь чужак, из города, языка местного почти не понимал.

Да и старики ворчали: что за метр в девятнадцать лет. Но постепенно все образовалось — и язык попо я выучил, и программу нагнали. Сначала ко мне молодые стали заходить, а потом и старики — разъясни, о чем это в правительственном декрете вчера по радио говорили, письмо родственникам или в округ напиши. Раз городской, значит, все должен знать и уметь, так они считают. Так что теперь, я здесь свой, — заключает Джибриль. — И про местные достопримечательности могу рассказать не хуже старожила. Давай сплаваем на остров, в старую деревню.