Вокруг Света 1979 № 01 (2460) - [6]

Несмотря на старания итальянских архитекторов, весь комплекс Одеонсплац выглядит пустынным и холодновато-помпезным. И барокко, словно устав под здешними небесами от буйства, застывает на следующем здании — дворце Прайзингов, — уже перелившись в стрельчатую устремленность рококо. Похоже, что ветер с Атлантики остудил средиземноморские краски, а французская куртуазность добавила камню геометрии. Аристократические владельцы не поскупились на орнаментировку порталов. Каменные узоры великолепны и неподражаемы.

Английская и американская авиация в ходе второй мировой войны не жалела тротила, бомбя Мюнхен с его сотнями тысяч беженцев. Во время налетов серьезно пострадали и эти памятники архитектуры. Но сегодня они высятся, как прежде, и внешне в городе мало что напоминает о прошлом.

Под ногами ползет камень Театинерштрассе. Темно-серые прямоугольники домов. Нижние этажи глядят на прохожих витринами толстого стекла. За стеклом — искусно подсвеченная всякая всячина. Черный бархат или половодье цветовой гаммы создают переливающимся побрякушкам психологически неотразимый фон. Но от цен слегка пробирает дрожь.

Вот книжный магазин. При входе — крутящиеся стенды, набитые чтивом карманного формата: с обложек целятся, стреляют полуобнаженные красотки. Продавщица немедленно предлагает целый набор литературы о Мюнхене. Беру небольшой справочник — полсотни страниц в мягкой обложке. Улыбка, и мои 5 марок утонули в кассе.

— Что-нибудь еще?

Девушка смотрит приветливо. Форменное платьице ладно сидит на ее худенькой фигуре. Девушка полна решимости помочь. Я называю несколько книг по лингвистике, которые давно хотел приобрести. Нет, ничего нет...

— Ну, в такую жарищу, — пытаюсь ее утешить, — много не прочитаешь. Даже этого, — и киваю на стенды.

— Согласитесь, сколько бумаги и краски затрачено впустую! Посмотришь одну, и не нужно даже открывать остальные. Да и ту можно смело забросить куда-нибудь подальше, — девушка говорит уверенно, со знанием дела, как опытный кулинар о дешевых эрзац-продуктах.

Моя случайная собеседница умолкла, посмотрела на часы: пора закрывать магазин. Мне тоже пора...

Летний день клонится к вечеру. Влажная жара тормозит всякое движение. Даже машины — и те ползут по-немецки: строго гуськом. Ветер сейчас, наверное, есть, но где-то высоко и далеко, а здесь, в центре города, что расположился у подножия Альп, неслышно плавает дурманящее июльское марево.

Улица Театинер после пересечения с улицей Маффей становится Вайн-штрассе, которая как-то сразу упирается в булыжник площади-бульвара Мариенплац. По одну сторону этого бульвара высится ратуша: ее кирпич давно уже приобрел зеленоватый оттенок патины. На башне — «глокеншпиль». Перевести трудно, словарь виновато предлагает только два варианта — «колокольный звон» и «куранты». Но в «глокеншпиль» главное — это двигающиеся разукрашенные фигурки святых, совсем как в старинных часах.

Площадь вытянутая, прогулочная, потому и получается бульвар. Здесь гулял, сидел и рассматривал ближайшие здания самый разноликий народ. Изредка слышался мюнхенский «хохдойч», еще реже — ярко выраженный баварский диалект, зато с давних времен и по сю пору звучала и звучит иностранная речь, чаще всего — американские раскаты: джрр, джрр... Мюнхен — магнит. Именно эти граждане из-за океана, заглушая голос гида, важно покачивая головами, выдают безапелляционные суждения: «Мьюник — гранд, Мьюник — инормос...» (1 «Мюнхен огромен, Мюнхен безмерен...» (англ.).) Быстро маневрируя в толпе, стрекочут камерами деловитые японцы. Мариен-плац — местная мекка для туристов.

Впрочем, не только для туристов. В двух шагах на плетеном стуле, каких немало расставлено вокруг, дремлет небритая личность в балахоне, давно потерявшем цвет и форму. К ней подходит подобное же существо, на свет появляется устрашающих размеров бутылка, вскоре слышится хриплый смех.

Чуть подальше сидит, прислонившись к тумбе, опухший человек неопределенных лет. Одна штанина закатана, дабы все видели сизые язвы на ноге. Пожилой бюргер бросает мелкую монету в лежащую на тротуаре кепку и начинает стыдить попрошайку. Тот лишь качает морковным носом и тупо смотрит в никуда.

Еще дальше — метров через сто — слышатся гитарные переборы и заунывно-печальные песни на немецком и английском. Длинноволосый тощий отрок в опоясанной веревкой хламиде поет о смысле жизни, который он будто бы обрел в скитаниях по выжженным солнцем дорогам Индии, Пакистана, Лаоса... В скитаниях от одной буддийской святыни к другой. Его загоревшее под нездешним солнцем лицо — неплохая иллюстрация к тексту песни. На булыжник и в футляр от гитары часто падают монеты.

Западные газеты пишут, что к тридцати годам «абсолютное большинство хиппи начинают так же тщательно следить за внешностью и поведением, как до этого следили за отсутствием таковых». Впрочем, «хиппизм» можно назвать детской болезнью, которая для «взрослого» организма в конечном итоге не страшна. Надоедает людям романтика немытого тела и пустого желудка. Вот только наркотики... Здесь ванная, хороший костюм и пища чаще всего не помогают.