Вокруг Света 1978 № 04 (2451) - [30]

— Да черт с ним! — как всегда, неожиданно и очень выразительно взревел Хакким. — Когда ты наконец оставишь свои шуточки!

— Когда не вылезу оттуда! — перекричал его Давлят.

При этих словах у меня, наверное, открылся рот. Поза, жест, с которым Давлят отвечал на чисто риторический вопрос Хаккима, были хаккимовскими. Даже интонация походила на ту, которую начальник употреблял при очередных разносах. Остолбенело уставившись на Давлята, Хакким умолк. А потом начал смеяться. Сначала негромко, сдавленно, в кулак. Но в какой-то момент особо звучное «охо-хо-хо-хо» вырвалось наружу, и Хакким — широкоплечий, высокий, одетый в арктические одежды великан, — уже не в силах сдерживаться, засмеялся в полную мощь своих легких, то опираясь на снегомерную рейку, то закидывая голову назад так, что нам с Давлятом была видна только его роскошная борода. Глядя на него, и мы с Давлятом принялись хохотать. Потом Хакким вытащил из кобуры ракетницу, пальнул в голубую высь зеленую ракету. «Понял — порядок!» — просигналил наблюдавший за нами в теодолит Андрей, и мы увидели, как два лыжника, спускавшиеся на ледник, притормозили, постояли немного и повернули обратно.

День рождения

Это был самый необыкновенный день в моей жизни.

Передав шестичасовую метеосводку, я пожелал «Центральной» доброго утра и уже собирался прогуляться по нашему скалистому, засыпанному снегом островку, как принял «Щтц, ас», что означало — «Для вас радиограмма, ждите». Эфир, что сад весной, был наполнен разноголосым чириканьем и щебетаньем — это десятки метеорологических станций со всего Таджикистана спешили сообщить, какая у них погода. Вот включился «Анзобский перевал». Голос у него довольно громкий, с хрипотцой и посторонними шумами, как будто передатчик простыл, не выдержав натиска постоянно дующих там ветров, густых туманов и метелей. Некоторые цифры разобрать совсем невозможно. «Центральная» просит повторить. Получив подтверждение о приеме, «Анзобский перевал» выключается.

Приняв сводки погоды, «Центральная» умолкает. В эфире наступает тишина. Но вот в наушниках слышится знакомая четырехбуквенная песенка. Я отвечаю, что к приему готов. Песенка продолжается: «Ти-та-та-ти та-та-та та-та-ти-ти...» «Поздравляю с днем рождения, желаю всего самого доброго». Я дробно выстукиваю в ответ — «Принял, хорошо», и, нырнув в теплую меховую шубу, выхожу из домика.

Но куда же подевались горы? Где наш ледник? Стою на пороге дома, удивленный и восхищенный. Огромные снежно-белые валы облаков застыли над пиками, вершинами, ущельями, ледниками. Остались только голубое небо, ослепительное солнце и наш домик, повисший в тишине между небом и землей.

Я кричу:

— У меня сегодня день рождения!

Но слова тонут в мягкой, вязкой пелене, заполнившей все вокруг.

Снег скрипит под ногами, искрится крохотными лучиками. Я подхожу к борту нашего корабля, плывущего по облачному морю, и смотрю, как бесшумно перекатываются огромные волны. Море дышит. Иногда домик скрывается в непроницаемой молочной мгле — я знаю, сейчас стрелки гигрографа устремляются вверх, выписывая сложную кривую, которую мне придется обрабатывать. Вал проходит. Гигрограф, должно быть, успокаивается. Снова светят солнце, а антенные оттяжки, антенны, метеорологические приборы и установки, домик с круглыми окнами-иллюминаторами — все вокруг покрывается пушистой изморозью. Легкий ветерок разрушает ее, и тогда кристаллики льда летят вниз, сверкая на солнце.

Морозный воздух льется в легкие. Добрые чувства теснятся в душе, каждый шаг прибавляет сил. А причина этого — четыре слова. Всего четыре слова, переданные мне издалека.

«Я — «Ледник Федченко»

Зимовка продолжается уже одиннадцатый месяц. Некоторые из ее дней мы хотели бы забыть, иногда нам очень хочется тепла, зелени, городской суеты, новых лиц, впечатлений. Но никто из нас не жалеет, что поднялся в горы.

...Надо видеть, как почти в полной темноте вспыхивает серебряным светом устремленный ввысь на 6500 метров пик Ком. Академия. Как из-за пика Мехнат медленно выкатывается красное от мороза солнце, постепенно высвечивая ровную линию гор по всему горизонту.

Новый день. В нем все ново. Рассвет непохож на другие рассветы. И мы знаем почему: изменились прозрачность и влажность воздуха. Домик как-то особенно радостно поблескивает иллюминаторами. Это первый погожий денек за две недели. Переводный множитель балансомера значительно изменился со времени последней проверки прибора. И мы пока не знаем почему. Но обязательно узнаем. Докопаемся до всех «почему» и «как».

Придет время очередных наблюдений — и каждый из нашей ледовой шестерки назло метели еще тщательнее запишет показания всех приборов, соблюдая запятые и точки наставления, проведет комплекс наблюдений, согреет у печки застывшие пальцы и, услышав в эфире, в хаосе атмосферных помех, знакомый позывной, ответит: «Я — «Ледник Федченко». Погода за... — И, немного нарушая инструкцию, добавит от себя: — У нас все в порядке». Там, в Душанбе, радист, приняв радиограмму, аккуратно записав стройный ряд цифр, передаст короткое, деловое «принял» и, мгновенье подумав, добавит тоже от себя: «Всего доброго». И от этого «от себя», и от короткого делового «принял» на душе станет хорошо, и в положенный срок снова выйдет метеоролог в месиво из холода, снега и ветра, чтобы добыть у гор новую строчку данных, нужных народному хозяйству и науке.