Вокруг Света 1978 № 01 (2448) - [52]

Мужчина все смотрел на нас.

— Вы, я вижу, пешком идете,— сказал он ломким, но однотонным голосом.

— Si, — сказали мы.

Дон вынул сигареты. Мужчина, отказываясь, слегка покачал выставленной вперед рукой. Но Дон не убирал пачку. Тогда мужчина вежливо, с достоинством кивнул и попытался вытащить сигарету, но никак не мог ее ухватить. Женщина протянула руку и, вынув сигарету, отдала ее мужчине. Он еще раз вежливо кивнул, когда прикуривал.

— Из Милана, — сказал Дон. — Это далеко отсюда.

— Далеко, — сказала женщина. Ее пальцы вспорхнули на миг и тут же успокоились. — Он был там, — сказала она.

— Si. Я был там, синьоры, — сказал мужчина. Он, не сдавливая, держал сигарету между большим и указательным пальцами. — Надо все время быть начеку, чтоб не угодить под повозку. Я там давно был. Это далеко.

— Далеко, — сказал Дон. Мы все трое курили. Мул, вздергивая голову и чуть позванивая колокольчиком, щипал траву. — Но ведь там мы сможем отдохнуть, — сказал Дон, показывая рукой туда, где за поворотом тропы в синеватой солнечной дымке тонула долина. — Миска супа, немного вина да кровать там найдутся?

Женщина смотрела на нас через бездонную пропасть, отделяющую людей от глухого, — его сигарета догорела почти до пальцев. Пальцы женщины заплясали перед его лицом. «Si, — сказал он. — Si, у священника. Священник их пустит». Он сказал что-то еще, но очень быстро, и я не понял, о чем шла речь. Женщина сняла с корзины клетчатую тряпицу и вынула мех с вином. Мы с Доном вежливо кивнули, мужчина в ответ тоже кивнул, и по очереди выпили.

— А он далеко отсюда живет? — спросил Дон.

Пальцы женщины замелькали с головокружительной быстротой. Другая ее рука, лежащая на корзине, казалось, не имела к ней никакого отношения.

— Пускай они там его и подождут, — сказал мужчина. Он глянул на нас. — Сегодня в деревне похороны, — сказал он. — Поэтому священник в церкви. Пейте, синьоры.

Мы чинно, по очереди выпили, мужчина тоже. Вино было кислое, терпкое и забористое. Мул, позвякивая колокольчиком, щипал траву, его тень, огромная в косых лучах солнца, лежала на тропе.

— Похороны, — проговорил Дон. — А кто у вас умер?

— Он должен был жениться на воспитаннице священника, — сказала женщина. — Когда соберут урожай. У них и помолвка уже была. Богатый человек и не старый. Ну вот, а два дня назад он умер.

Мужчина смотрел на ее губы.

— Ну-ну, дом да немного земли, это и у меня есть. Это так, ничего.

— Жизнь — это хорошо, — сказал Дон. Он сказал: — Э"белло.

— Это хорошо, — сказал мужчина. Он тоже сказал: — Э"белло.

— Так он, значит, был помолвлен с племянницей патера, — сказал Дон.

— Она ему не племянница, — сказала женщина. — Она ему никто, просто приемыш. Без родни, без никого, и он ее взял, когда ей было шесть лет. А ее мать, она только что в работном доме не жила, а так почти нищая. Нет, лачужка-то у нее была вон там, на горе. И люди даже не знали, кто у девочки отец, хотя священник все пытался уговорить одного из них жениться на ней ради де...

— Подождите, — сказал Дон. — Из кого — из них?

— Одного из тех парней, кто мог быть отцом, синьор. Но мы его не знали — до самого тысяча девятьсот шестнадцатого. И оказалось, что он молодой парень, батрак; на другой день и ее мать за ним уехала, тоже на войну, потому что здесь она с тех пор не появлялась, а потом, после Капорето, где убили девочкиного отца, один из наших деревенских парней вернулся и сказал, что видел ее мать в Милане, в таком доме... ну... в нехорошем доме. И тогда священник взял девочку к себе. Ей было шесть лет — худенькая, юркая, как ящерка. И когда священник за ней пришел, она спряталась где-то среди скал, на горе, и дом стоял пустой. И священник гонялся там за ней, между скал, и поймал, а она была зверек зверьком: одежонка — одно только название, что платье, дыра на дыре, и без ботинок, босая, а ведь зима была.

— И священник, значит, ее приютил, — сказал Дон. — Добрый, видно, человек.

— У ней нет ни родных, ни своего жилья, ничего, а только то, что ей дал священник. Ну правда, поглядишь на нее — не догадаешься. Что ни день — в разных платьях: то красное, то зеленое — как в праздник или в воскресенье, и этак-то с четырнадцати, с пятнадцати лет, когда девушке надо учиться скромности и трудолюбию, чтобы стать потом примерной женой. Священник говорил, что воспитывает ее для церкви, и вот мы ждали, чтобы он отослал ее в монастырь, к вящей славе господа. Но в четырнадцать и в пятнадцать она была уже красавица, а уж непоседа и плясунья первая в деревне, и молодые парни стали на нее поглядывать — даже после помолвки. Ну и вот, а два дня назад ее нареченный помер.

— Священник, значит, обручил ее не с господом, а с человеком, — сказал Дон.

— Он нашел ей самого лучшего жениха в нашем приходе, синьор. Молодой, богатый, и каждый год в новом костюме, да не откуда-нибудь, а из Милана, от портного. И что вы думаете, синьоры? Урожай созрел, а свадьбы-то не было.

— Я думал, вы сказали, что она будет, когда урожай соберут, — проговорил Дон. — Так вы... Значит, свадьбу хотели сыграть в прошлом году?