Вокруг Света 1977 № 11 (2446) - [5]

Через день, когда мы уезжали, от дождей не осталось и следа. Солнце снова золотило стволы берез, реку, тропинки, ведущие вниз, к опорам. Возвращались на том же СТ-69. Виктор Васильевич успел сделать еще один рейс и уже выгрузился, Сережа подал нам руку через борт, и мы порадовались встрече. Виктор Васильевич разворачивал судно к середине реки, стараясь удержать его на быстром течении. А у берега, где потише, туман все еще цеплялся за воду.

Над обрывом у берез сидели двое с удочками.

— Сфотографируй утро, — попросил я своего коллегу.

— Это для живописи, а не для съемки, — ответил он.

Вглядевшись в берег, мы узнали в сидящих Сашу Жукова и Наташу. Они полгода как приехали на стройку по комсомольской путевке. Саша служил в Семипалатинске, а когда демобилизовался, забрал с собой Наташу и махнул сюда, строить свой первый мост...

Зейск, июль

Фото А. Лехмуса

Надир Сафиев

Завтра — на полонины

С раннего утра улицы Рахова расцвели нарядами. По умытой дождем брусчатке по двое, по трое прохаживались гуцульские женщины в ярких блузках, шуршали накрахмаленными юбками. Косые лучи солнца выхватывали то алый шелк, то латунные колечки на груди, то узорчатые стеклянные бусы...

Вдоль тротуаров, уже забитых народом, полыхали флаги, из репродукторов струилась музыка. И в тон ей, гремя на порогах, скакала и пенилась Тиса. Далекие горы приоткрыли свои вершины, по-кошачьи выгнув хребты. Отсюда горы казались зыбкими кулисами, будто сотканными из серебристо-голубых нитей.

Жители города заполнили все балконы, заслонили окна, кто-то залез на деревья, кто-то на крыши автобусов. Милиционеры, спеша на дежурство, одергивали по дороге мундиры, украдкой поглядывая в карманные зеркальца. Туристы в нетерпении вертели головами, ожидая торжественное шествие. Толпа гудела, ряды качались под напором. Все ждали праздника, все соскучились по празднику, но сигнал к его началу почему-то запаздывал...

Но вот солнце выкатилось из-за горы, смолкло радио, все повернулись в сторону площади...

Туру-рай-ра! Туру-рай-ра! — коснулся слуха давно ожидаемый клич трембиты. В лад к нему тут же подстроились многочисленные сопилки и флуеры, запилили на разные голоса скрипки, альты... Толпа заулыбалась: если раньше каждый чувствовал себя скучающим зрителем, то теперь все включились в праздник. На главную улицу города разноцветным потоком выплеснулось праздничное шествие. Автомашины, тракторы, двуколки, украшенные лентами, рушниками, холстинами. Шеренги пестро разодетых людей. У каждого села — свой наряд. У каждого района — своя отличка: то говором, то норовом, то ремеслом, то звучной песней из незапамятных времен.

Вот проехала кошара на длинной платформе. Жирные, напуганные многолюдьем овцы жмутся к, бортам, скучает огромная собака-чабан, истекая слюной. А толстый дядечка-овчар в шляпе с тетеревиным пером как ни в чем не бывало варит брынзу в таганке, бросая в толпу лукавые ухмылки. «Давай подсажу!» — кричит он гарной дивчине, стоящей на обочине, и, не дожидаясь ответа, запевает песню: «Як гуцула не любити, а в гуцула вивци...»

Операторы телевидения и кинохроники не успевают нацелить свои камеры, как возникает новая картина: ткацкая фабричка в полном составе... Крутятся веретена, движется основа деревянного станка — кроены, и взору предстает домотканое полотно с традиционным гуцульским орнаментом. Вслед за фабричкой появляются сыродельня, медоварня, цех вышивки... Вот провезли корову-рекордистку по кличке Фирма... домик старой гуцульской архитектуры... образцы современной мебели... И на каждой машине — потемневший от натуги трембитарь: хриплые гортанные звуки, которые разбрасывает его труба, ударяются о стены домов и, как прибой, возвращаются обратно. Туру-рай-ра! Туру-рай-ра!

Процессия все увеличивается, растягивается, выплескивается вдоль улицы карнавалом немыслимых цветов и оттенков, и кто-то из толпы восторженно шепчет: «Восемнадцать... двадцать один... двадцать восемь». Двадцать восемь лучших деревень и предприятий Закарпатья участвуют в сегодняшнем параде, и это не считая тех, которые дожидаются своей очереди на площади...

Праздник в полном накале, все громче музыка и смелее улыбки. Вот кто-то, не выдержав, пускается в пляс. К нему тут же присоединяются гуцулы в красных, отороченных мехом накидках и белых штанах — холошнях. Отчаянные дроби сыплются из-под каблуков, алыми парусами надуваются рубахи, гармони змеями летают над толпой, сверкая перламутром... Гул катится по рядам, переходя в восторженный свист. Телекамеры, завороженные сумасшедшим темпом, не отрываясь, следят за чехардой ног, мелькающих на асфальте; покрикивают болельщики: «Быстрей! Быстрей!» Публика окружает танцоров и тоже пускается в пляс. Сегодня праздник, сегодня все можно...

Вот так когда-то провожали на пастбища закарпатских пастухов, и эта традиция сохранилась поныне. Сопровождаемые голосами трембит и рожков, уходили овчары в дальнюю дорогу, и вслед им летели веселые песни-коломыйки, заливалась сопилка в обнимку с гармоникой. С ранней весны до осенних заморозков жили они в шалашах, перегоняя скот с одной полонины на другую. Их окружали ровные ковры трав с альпийскими цветами, их обступали лесистые хребты с зубцами вершин, дышало вечностью небо. Горы, полонины и небо подхлестывали воображение гуцула, будили в нем фантазию — так рождались легенды и сказки, в которых росли камни и говорили скалы. Небо в них уподоблялось огромному стаду, в котором месяц-пастух стерег неисчислимую отару звезд-овец... Так рождалось, наверное, и пристрастие к поэтической красочности, карнавальной пестроте — своего рода попытка выделиться, самоутвердиться среди природы, доказать свою единственность, самобытность. Отсюда, наверное, и все эти коломыйки, спиванки, вязанки, все эти бьющие наотмашь красками кептари, сердаки, байбараки, петушиные и тетеревиные перья на шляпах. Удивительно нарядный народ! Недаром о своем костюме гуцулы говорят, что он подчеркивает у мужчин бравость и мужественность, а у женщин — стройность и красоту...