Вокруг Света 1977 № 03 (2438) - [32]

Наутро, когда церемония уже подходила к концу, наш «лендровер» подкатил к деревянному причалу. Шофер помог выгрузить снасти и показал на человека в рубке катамарана:

— Сеньор Альварес отвезет вас в Акулью бухту. Желаю удачи!

Мой спутник Вернер тут же принялся обсуждать с Альваресом детали предстоящей охоты.

Этот начинающий адвокат из

Бремена, получивший в наследство от отца приличное состояние, был рыбаком-фанатиком. Он объездил полсвета ради доброй рыбалки. И на Канарах его интересовали не золотые пляжи и не экзотическая природа, а прежде всего охота на акул.

За акульей шагренью

Вернер сидел на корме и прилаживал к леске стальной 30-сантиметровый крюк толщиной с палец.

В Акульей бухте старик выключил мотор. Стало совсем тихо. Слышался лишь плеск волны о борта. Альварес подкатил к корме бочку с кровью и выплеснул за борт. По поверхности расплылось большое красное пятно. Вернер захлопал по воде веслом, чтобы привлечь хищниц шумом, но старик остановил его:

— Не трудитесь. Они уже под нами.

Я посмотрел в воду, но ничего не заметил: ни тени, ни движения — ничего...

— Забрасывайте удочку, — скомандовал Альварес.

Вернер насадил на крючок килограммовый кусок мяса и отпустил катушку спиннинга. Наступило томительное ожидание. Вернер вынул основание спиннинга из металлической воронки, встроенной в палубу, и начал подергивать леску, чтобы приманка под водой двигалась.

Все произошло мгновенно — леса натянулась тетивой, рванула из рук Вернера спиннинг. Каким-то чудом он устоял на ногах, но, пока стопорил катушку, леса размоталась до конца. Трехметровое удилище согнулось крутой дугой. Сопротивление рыбы было невероятным, катамаран, взятый на буксир акулой, медленно двинулся за ней.

Можно было, конечно, обрубить леску, но неудача только подхлестнула Вернера. Натерев руки и удилище тальком, рыбак снял катушку с тормоза и обеими руками начал вращать ее. Костяшки пальцев побелели, буграми обозначились мышцы. Каждый новый оборот катушки давался все с большим трудом...

Мы по очереди наматывали лесу, и — наконец-то! — под водой чудовищным зигзагом метнулась тень. Еще два, еще три метра лески, и акулий плавник яростно рассек волну, фонтаны брызг обдавали нас с ног до головы. Альварес натянув плотные рукавицы, ухватился за тугую лесу. Вернер несколько раз провернул катушку и застопорил ее. Сильное тело акулы билось о борт катамарана, лодку качало, как при крепком шторме. Вернер всадил в рыбу багор, а Альварес несколько раз ударил акулу увесистой дубиной.

Промокшие, тяжело дыша, мы наконец смогли разглядеть добычу. Гладкая серая акулья туша была длиной больше двух метров. Обрубив лесу, Альварес отбуксировал акулу к корме катамарана и крепко привязал ее.

За несколько часов мы поймали еще трех акул. Размером они были раза в два меньше первой и сопротивлялись не столь активно. Крючки у нас кончились: пора было возвращаться на берег.

Как только катамаран остановился у причала, Альварес вытащил меньшие туши на прибрежный песок, сноровисто отсек им хвосты и подвесил акул к кромке причала: из рыб должна вытечь кровь, тогда розоватое акулье мясо станет белым.

Затем Альварес, разрезав туши на несколько кусков, бросил их отмачиваться в морскую воду — только так можно уничтожить неприятный запах рыбы.

Пока куски вымокали, старик взялся за большую акулу. Если плавники и туши ее сородичей он собирался использовать в пищу, то мясо старушки великанши не могли спасти для обеденного стола никакие кулинарные рецепты. Зато кожа ее была великолепна: прочная, толстая, густого серого цвета на спине и матово-белая на брюхе, с блестящей мозаикой плакоидных чешуек.

— За эту шкуру кожеделы дадут не меньше пятисот песет, — улыбался Альварес. — Они вымочат и выдубят ее, высушат, отполируют острые концы чешуи, и получится красивая эластичная кожа с зернистой поверхностью. Ее даже трудно будет отличить от настоящей шагрени.

Пока старик занимался кожей, мы развели костер, и вскоре в котелке забулькала уха — жирная, ароматная, наваристая. Белое акулье мясо превзошло все ожидания: своей нежностью оно напоминало парную осетрину.

Волны, разбиваясь, лизали берег у наших ног. Рядом с заходящим солнцем на прозрачном небе объявился рогатый месяц. Краски небосклона начали выцветать. День кончался...

Самое испанское из всех зрелищ

Несколько дней Лас-Пальмас жил ожиданием корриды. На серых стенах домов и выбеленных заборах пестрели красочные плакаты, возвещавшие о предстоявшем бое быков. Мальчишки, нанятые устроителями корриды за пять песет, обегали из конца в конец весь город, раздавая программки будущего представления. Крупным шрифтом в них было набрано: «В ближайшее воскресенье в 16 часов на «Пласа дель Торрос» встретятся шесть прекрасных севильских быков господина Санчеса с матадорами братьями Кампесинос и их куадрильей» (1 Куадрилья (испан.) — лица, участвующие в корриде. (Здесь и далее примечания автора.)).

Бой быков пришел на Канарские острова несколько столетий назад вместе с испанскими завоевателями. В те годы корридой на островах отмечали лишь очень важные события: возвращение морских экспедиций, заключение мира или освящение нового собора. Тогда это было массовое празднество, правда, больше напоминавшее бойню: четко усыновленного ритуала еще не существовало. На арену выезжали разодетые всадники с копьями наперевес и на потеху публике устраивали кровавое представление. Если, паче чаяния, бык сбрасывал всадника с лошади, тот вынимал шпагу и с помощью слуг безыскусно убивал животное. К XVIII веку в Севилье уже открылась первая школа тавромахии (1 Тавромахия — искусство корриды, от греч. — борьба с быком.). Повсюду возникали «пласы» — арены для корриды, складывались правила боя. То была эпоха процветания корриды. Бывшие вояки и беззастенчивые колонизаторы Нового Света обнаружили изрядную любовь к наряду тореро.